Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

Приглашенные переваривают пищу, любуясь «альпийским праздником»: фанфары, соло на альпийском рожке, шествие стада в такт позвякиванью бубенчиков, борьба горцев. Наконец Жозефина покидает заведение Энге. «Мы насытились созерцанием ее, — пишет очевидец. — У нее доброе лицо, красивые, несколько поблекшие черты». Она нашла наряд бернских женщин столь прелестным, что заказала себе такой же и увезла его в Мальмезон. Она покупает также за 314 франков шарабан, в котором собирается посетить Оберланд^[152]. 15 октября она гостит у г-на фон Мюлинена в Туне. «Хорошее развлечение для ее истосковавшейся души», — напишет Тюрпен. Затем наступает очередь Интерлакена, куда влечет карандаши камергера гора Юнгфрау. 1 7 октября, в тот же вечер, она останавливается в гостинице «Корона» в Золотурне, где проведет ночь, а до этого поприсутствует на танцах местных дам и девиц в разнообразных швейцарских нарядах.

— Мне уже давно не было так весело, — заявляет она, возвращаясь в «Корону».

В Берне бывшая императрица получает ответ императора:

«Съезди зимой навестить сына, а в будущем году вернись на воды в Экс или проведи весну в Наваррском замке. Я посоветовал бы тебе отправиться в замок немедленно, да боюсь, ты там соскучишься. Я держусь того мнения, что зиму тебе лучше всего провести в Милане или твоем замке. После этого делай что хочешь, потому что не желаю ни в чем тебя стеснять. Прощай, дружок! Императрица тяжела по четвертому месяцу.

Я назначаю г-жу де Монтескьу воспитательницей моих детей. Не грусти и не забивай себе голову всяким вздором. Не сомневайся в моих чувствах к тебе».

Решение Жозефина принимает быстро. Раз император не упоминает о Париже, она отправляется в Наваррский замок.

«Я нахожу, что поездка в Италию зимой сопряжена с рядом неудобств, — пишет она Гортензии. — Будь это поездка на один-два месяца, я охотно навестила бы сына, но оставаться там и дольше — невозможно. К тому же мое укрепившееся было здоровье за последние две недели сильно ухудшилось; врач советует мне отдохнуть, а в Наваррском замке у меня будет предостаточно времени на то, чтобы полечиться… Хочу получить еще одно письмо от тебя, прежде чем уехать в замок: мне надо знать, одобрит ли император мое намерение провести там зиму. Будь со мной откровенна на этот счет. Не скрою от тебя, что, доведись мне расстаться с Францией больше чем на месяц, я умерла бы от тоски. В замке я, по крайней мере, буду иметь удовольствие изредка видеть тебя, милая Гортензия, а это для меня такое большое счастье, что я предпочитаю место, где буду ближе всего от своей драгоценной дочери. Прощай, обнимаю тебя от всего сердца, поцелуй за меня моих внучат».

И она добавляет в постскриптуме самое для нее важное: «Если бы я поехала в Италию, многие, кто привязан ко мне, несомненно, подали бы в отставку». Не оказался ли бы среди этих многих и Тюрпен? Он так любит свою мать, что, вероятно, не согласился бы расстаться с нею на несколько месяцев.

На другой день она отбывает в Лозанну, где видится с невесткой царя, женой великого князя Константина, урожденной герцогиней Кобургской^[153]. Там же она отказывается принять высланную туда по приказу Наполеона г-жу де Сталь.

— В первой же вещи, которую она опубликует, она обязательно воспроизведет наш разговор, — небезосновательно объявляет Жозефина, — и один Бог знает, сколько я наговорю у нее такого, чего у меня в мыслях не было.

У нее есть причины избегать этой невыносимой особы, хотя она, может быть, и не знает, что в свое время г-жа де Сталь сказала Бонапарту, жившему тогда еще на улице Шантрен:

— Жозефина — дура, не достойная быть вашей женой. Вам подошла бы только я.

Возвращаясь в Женеву, она задерживается в Морже, в замке Вюфлан у полковника Сенарклена, где восхищается произрастающими на скалистом грунте альпийскими цветами. На другой день в Ролле ее принимает г-жа Энар-Шатлен. «Она так предупредительна, — пишет последняя, — что забываешь об императрице и видишь только женщину, которая хочет быть приятна всем и которую нельзя не любить. Кроме того, она пленяет не столько своими туалетами, сколько манерой держаться. Представьте себе платье из лазоревого левантина, закрытое до самой шеи, так что белья совершенно не видно… голубую шляпу с голубым же пером и шаль из желтого кашемира, усеянного букетиками всех цветов… Лицо у нее было когда-то обворожительное, да и сейчас еще красивое…»

Маленький Альфред, сын г-жи Энар-Шатлен, подносит гостье цветы. «Когда она спросила Альфреда, сколько ему лет, — добавляет г-жа Энар, — и он громко ответил: „Пять, сударыня“, я вся задрожала, как бы он из вежливости не прибавил: „А вам?“»