Жребий изгоев

– Ты реши уже, что для тебя важнее! Альбо крест твой – и тогда сейчас лучше поворотись и скачи куда-нибудь в Киев, Чернигов или Переяславль! К Вышате! Альбо дружба наша да братство Перуново! И тогда – с нами!

– Не рычи, – бросил Заруба хмуро. – А то не ведаешь. Если бы крест дороже был, так я бы до сих пор с вами не дошёл.

– Ну и помалкивай тогда! – в сердцах сказал Славята, отворачиваясь. – Начал делать – делай! А то ноешь, как зуб больной.

Кому иному Заруба такого не простил бы. Но со Славятой они неоднократно ходили в бой, укрывались одним плащом от дождя и снега, одним щитом от вражьих стрел – ляшских, угорских, половецких, торческих, чудских, греческих… Заруба только снова дёрнул щекой и смолчал.

Славята тоже замолк.

Зарубу он отчасти понимал – и сам крещён.

Давно.

В детстве.

С той поры про его крещение Славяте мало кто напоминал. Гридень навык ходить в церковь – но придя, обязательно кланялся домашним богам и чурам, кланялся мечу и точил перед боем кровь на щит, про что сам только что говорил Зарубе.

Некрепко держался Славята Судилич за крещение. И за крест.

В конце концов, в войском деле Перунова помощь важнее Христовой!

Плохой ты христианин, Славята, – укорил кто-то внутренний. Гридень усмехнулся, вспоминая, как говорили на корчемном сеновале с полоцким воем… как бишь его? Несмеян! И как сам одобрительно хмыкал и крякал, прослышав, что в дружине Всеславлей нет крещёных.

А ну как и впрямь?!

Ростиславичи крещены все. И таких, как Заруба, которые нынче терзаются, верно ли поступили, в дружине – едва не треть. А то и половина.

И потом…

Всеслав ведь тоже норова не тихого. Будет и ещё война. И ещё одоления на враги. И неизбежно придёт схлестнуться Ростиславичам с теми, с кем вместе служили ранее Ростиславу Владимиричу, и которые ушли из Тьмуторокани с Вышатой.

Да и Морана с ними! – разозлился вдруг сам на себя Славята. – Сам-то ноешь не хуже Зарубы! Боишься – не делай, сделал – не бойся! Если пошёл к иному князю служить, так про былое товарищество – забудь! А то ты не знал про то, когда к Всеславу гонца отряжал?!

Славята тряхнул головой, покосился на друга и подмигнул – не робей, мол, Зарубе!

Первыми из леса выехали трое всадников – в среднем Всеслав узнал старшого Ростиславлей дружины, Славяту.

Сблизились.

Всеслав встретил прямой и неуступчивый взгляд Славяты, чуть наклонил голову, приветствуя.

– Гой еси, Всеславе Брячиславич!

– Поздорову, Славята Судилич, – кивнул князь. – Добро пожаловать. Будь гостем в городе моём.

В гриднице было тихо – не говорилось громких речей, не кричалось громких здравиц.

Не пир был в гриднице.

Славята задумчиво оглядывал сидящих за столом, сразу про себя их оценивая.

Старшой полоцкой дружины, воевода Брень – пестун Всеславль. Седатый гридень с пронзительным взглядом, бритоголовый, с серебряным чубом и косматыми бровями глядит хмуро и чуть насмешливо – так, словно сказать хочет: что же вы князя-то своего не уберегли, витязи отважные? Хотя, может быть, он и не усмехается совсем, а это только кажется из-за шрама – всё лицо Бреня наискось пересекает бледный выцветший шрам, тонкий – с суровую нитку всего – он стянул правый глаз воеводы. Вот и кажется, что смотрит княжий пестун вприщур с насмешкой. Говорит Брень скупо, одно-два слова обронит – и досыть. Но всё – по делу и только с толком.

Двое друзей, памятных Славяте по волынской встрече в корчме – Несмеян и Витко. Эти в гриднях недавно, сразу видно по тому, как держат себя – скромно и с любопытством поглядывают на старших гридней. Побыли недолго и куда-то пропали: должно быть к младшей дружине подались – догадался бывший Ростиславль старшой. Им пока что там привычней… да и не по чину им пока что в государских делах… а может, и князь так велел!

Гридень Радко. Этот помалкивает, только зыркает гневным взглядом. Вспыльчиво и огнеглаз Радко, так и кажется Славяте, что вот-вот бросит гридень обидное слово. И только так покажется – глянет Радко на Всеслава князя, наткнётся на спокойный взгляд господина и сникнет. Ненадолго.

И менский тысяцкий, Велегость Добрынич, молчаливый витязь – пока что за весь вечер не проронил ни слова.

Уже было сказано и рассказано почти всё.

Уже знал полоцкий князь и про оба захвата Тьмуторокани, которые Ростислав-князь провернул дерзко и прочти без крови, и про подвиги Ростиславлей дружины в Ясских горах, и про то, как захватили Ярославичи волынскую княгиню. Уже рассказал Мальга про то, как замыслил злодеяние херсонесский котопан Констант Склир, и как он, Мальга добирался от Херсонеса в Тьмуторокань, и только буря помешала ему успеть вовремя. Уже рассказал Славята про то, как умирал от отравы тьмутороканский князь, и про то, как закололась над дубовой колодой дочь тьмутороканского тысяцкого Колояра, и как указала Ростиславлей дружине путь тьмутороканская господа, и про выбор Вышаты и Порея.

– Так чего же ты хочешь, Славята Судилич? – спросил наконец, Всеслав прямо, отставляя свою любимую костяную чашу из оправленного в серебро черепа.