Жребий изгоев

А главного союзника, друга и брата, на которого Всеслав сильно рассчитывал – нет. Ростислав Владимирич (Эх, Ростиславе, Ростиславе… витязь отважный…) умер от отравы.

Невольно сами собой сжались кулаки, как вспомнилось.

Не в бою!

Не от старости средь многочисленных сыновей!

От яда! От змеиной подлости!

И противовеса, который целый год сдерживал Ярославичей с полудня, не стало. Теперь они непременно возьмутся за кривскую землю.

Теперь нам будет труднее, – размышлял Всеслав, грызя тонкую щепочку, которой до того ковырял в зубах. Теперь Ярославичи перестанут подозревать друг друга в различных кознях и дружно сплотятся против него, Всеслава и кривской земли…

И потому… ударить надо первым!

Жаль того грека-отравителя свои же побили камнями, – отдавало иной раз горечью, и полоцкий князь снова сжимал щепочку зубами. – Сам бы с ним неведомо что сотворил… чей же там след? Неуж киевский или черниговский?

Несмеян прискакал в Полоцк две седмицы тому, но князя в городе не нашёл – Всеслав собирал всеобычное полюдье, мотаясь по погостам кривской земли. Но дело было немешкотное, и гридень ударил вскачь про кривским крепям – Несмеян отлично знал лесные тропы, которыми полоцкий князь ходит на полюдья – зря ли каждый год ездил со Всеславом по погостам?

Гонец нагнал Всеславль обоз, разбухший от дани, в Логойске, невдалеке от Менеска, ввечеру. И сразу же начал препираться с дружинными Всеславлими воями – они не хотели впускать незнакомого в терем – стража сегодня была из новиков, даже самого Бреня знавших в лицо смутно, чего уж про Несмеяна, который всю зиму пропадал на полудне.

Всеслав сначала с любопытством прислушивался к тому, что там происходит на крыльце – окно было приоткрыто. Спорщики всё повышали голоса, князь начал уже различать отдельные слова, выделил имя Ростислава, встревоженно приподнялся, но тут у крыльца возник новый голос:

– Несмеян?! – в голосе Витко послышалось изумление, и князь тут же вскочил на ноги, тоже узнав голос. Да и как было не узнать голос своего гридня (можно сказать, почти что друга!). – Ты это откуда тут?!

– Откуда-откуда, – передразнил знакомый голос. – Оттуда! К князю мне надо! И быстрее – дело важное. А эти олухи не пускают!

Витко поражённо молчал и неведомо, сколько смолчал бы ещё, но тут уж сам Всеслав не стерпел и высунулся в волоковое оконце:

– А ну расступись!

Так Всеслав узнал про то, что дружина тьмутороканского князя мало не вся идёт к нему на службу.

К нему, язычнику!

Почти вся дружина.

Опричь новогородского полка братьев Остромиричей, Вышаты и Порея.

Губы Всеслава вновь тронула усмешка – смеялся полоцкий князь не над Ростиславом, и уж тем более не над Ростиславлей дружиной – над собой, наивным. Так они и пошли к тебе на службу, Вышата-то с Пореем – потомки Добрыни-крестителя… Особо после того, что содеялось в Диком Поле с его посольством.

Всеслав покосился на стоящих рядом гридней, на дружину в два ряда у менских ворот.

Смолчал, видя, как на губах у Несмеяна – ближника, можно сказать, что и друга (если они у князей бывают, друзья-то!) тоже возник лёгкий намёк на улыбку. Не ухмылка, нет, не улыбка даже, не в посмех и не в поношение. Понимающий дружеский намёк на улыбку.

Несмеяну и Витко было можно то, что иному другому гридню Всеслав бы не стерпел ни за что.

Ростиславичи приближались.

– Примет нас князь Всеслав, как мыслишь? – напряжённо спросил Заруба, вглядываясь в кучку стоящих у городских ворот всадников.

– Примет, – буркнул невесело Славята. А и не с чего было веселиться. – Ему сейчас лишние мечи нужны. И скоро ещё больше нужны будут.

Разговор был пустой. Оба друга сами отправляли гонца к Всеславу, оба говорили с Корнилой после того как он воротился из Логойска.

Оба знали – Всеслав примет.

– Я не про то, – возразил Заруба. И смолк, дёрнув щекой, затеребил ус.

– А про что? – не понял старшой.

Заруба несколько времени помолчал, словно думая – говорить или нет.

– Всеслав старым богам поклоняется, ты сам говорил в прошлом году, – сказал он, наконец, глядя в сторону. – А мы – христиане…

– Христиане, – странно усмехнулся дружинный старшой. – Ты вот, Зарубе, перед каждым боем кровь на щит точишь, я видел. И меч целуешь после боя… Нет?

– И… что? – напряжённо сказал Заруба, по-прежнему не подымая глаз.

– Так это же жертва Перуну, – хмыкнул Славята насмешливо.

– Я – христианин! – вскинул голову Заруба. – Я в церковь хожу!

– И в Полоцке будешь ходить, – успокоил Славята. – Там собор Святой Софии до сих пор стоит. И пресвитер при нём службы правит… вот только неведомо сколько там христиан есть, в Полоцке-то…

– Вот-вот!

Славята поворотился к другу, глянул ему в глаза. И глядел до тех пор, пока Заруба не опустил глаз.

– Чего ты от меня хочешь? – внутренне закипая, горько спросил старшой. – Ты крещёному князю служить хочешь?! Для чего тогда с нами остался, с Вышатой не ушёл?! Ехал бы к Всеволоду-князю!

На тяжёлой челюсти Зарубы вспухли крупные желваки. Он молчал.