Жребий изгоев

– У меня предчувствие дурное.

– Какое? – Шепель удивлённо приподнял брови.

– Ничего из нашей любви хорошего не выйдет. Всё кончится очень плохо.

Шепель через силу пренебрежительно усмехнулся, хотя в душе всё заледенело.

– Не верю я ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай… – сказал он через силу.

Шепель проснулся от прикосновения солнца к щеке. Прижмурился. Лучик пробивался сквозь маленькую дырку в занавеси. Вой оглядел жило, с усмешкой заметил свою разбросанную по полу одежду, прислонённый к стене меч.

Пора и вставать.

Он уже застёгивал пояс, когда Любава приоткрыла один глаз и сонно спросила:

– Куда это ты? – и мгновенно подхватилась, села, кутаясь в одеяло из козьих шкур, глянула тревожно. – Опять уезжаешь?!

– Нет, – он глядел невозмутимо и неулыбчиво. – МЫ уезжаем.

– Куда? – глаза ведуньи широко распахнулись.

– Я приехал за тобой, – ответил вой. – Собирайся.

Парни не угомонились, и наутро гурьбой пришли к дому Любавы – разобраться с наглым чужаком – отомстить за своего дружка и его здоровенные кровоподтёки под обоими глазами. Видно, не сдержали языка друзья Прилуковы. Вчерашний хмель ещё играл в руках, ногах и головах. Пятеро парней, пять палок и ножей, пять пустых и буйных голов.

Завидев на дворе парней, ведунья что-то неразборчиво прошипела сквозь зубы, разминая пясти и зловеще сузив глаза.

– Брось, – с презрением к парням процедил Шепель. – Они же ко мне пришли.

Пятеро парней, хоть даже и с ножами и палками, против воя… Он даже не стал обнажать меча.

Зачем?

Нападающий первым, тот самый, вчерашний низкорослый, успел только увидеть, что палка из его рук вдруг словно сама прыгнула в руки страшного чужака. А потом по кучке парней прошёлся свистящий вихрь. Шепель сшибал их с ног, разбивал носы, сворачивал челюсти.

Двое грянулись оземь, один перелетел через плетень, едва не снеся его спиной. Ещё двое, потрясённые мастерством воя раздавать плюхи, отпрянули, но было поздно. Первый вылетел в отверстую калитку, кувыркаясь от удара ногой в грудь, а второго чужак поймал за отворот рубахи. Парень рванулся, крепкая ткань затрещала, и разорвалась по всей длине – не удержал Шепель. Парень зайцем сиганул через плетень.

Вихрь утих.

Вой стоял посреди двора, четверо корчились в траве, палки и ножи валялись опричь. Шепель усмехнулся и презрительно плюнул в сторону пятого за плетнём:

– Лапотники, двенадцать упырей!

Тот замер, не сводя с воя наполненных ужасом глаз – страх обуял, так быстро и страшно чужак расправился с ними, такими грозными и сильными. Шепель не испугался бы таких и один десятерых.

Упала тишина, и в этой тишине вой отчётливо сказал:

– Забирай своих и убирайся, пока я добрый.

И парень поплёлся, свесив руки, к лежащим товарищам.

Уезжали на другое утро.

Любава аккуратно притворила дверь, подпёрла её батожком – в избе всё одно не оставалось ничего ценного, да и кто польстится?

Ехали по улице, как по вражьему, только что взятому на щит городу, – почитай, из-за каждого плетня или заплота били в спину враждебные, а то и ненавидящие взгляды. Будь они стрелами, – и четверти пути не проехать.

Но Шепелю было, по большому счёту, на это наплевать с тьмутороканской Ворон-скалы – воя переполняло счастье.

Любава щурилась на солнце, весело улыбалась без причины. И вдруг глянула на него испуганно:

– А как же?..

– Что – как же?

– Ты уехал от меня, чтобы спасти детей своего князя…

– Князя нет, умер от отравы, – Шепель вздохнул. – А его дети в полоне в Вышгороде и бежать им из полона некуда. Тьмуторокань не примет мальчишек, которые даже меча в руках удержать не могут пока. Да и нет у них того меча, у меня он лежит до поры.

– А когда смогут? – настойчиво спросила Любава.

– А вот когда смогут, тогда я им и пригожусь, – решительно сказал Шепель.

4. Белая Русь. Менеск. Весна 1066, месяц березень

С полей тянуло весенней прелью, сладким запахом перегнившей кострицы, влажной землёй, нагретой весенним солнцем. Грязный снег таял и оседал на глазах, воздух мелко дрожал над лугами. А в лесной глуби, в еловой да сосновой глуши снег ещё лежит зернистыми сугробами, щедро напоёнными талой водой, и источает холод.

Весна в этом году была ранняя, тянуло щуриться на солнце и улыбаться.

Только не улыбалось что-то.

Всеслав поднял руку к глазам, заслонился от солнца, вглядываясь. Где-то вдалеке, верстах в пяти, по оголённому солнцем увалу среди рыже-зелёного сосняка тянулась длинная змея окольчуженных конных воев.

Всеслав ждал.

Полоцкий князь уже знал про несчастливую участь своего союзника Ростислава Владимирича. И это знание поневоле наполняло душу лёгким холодком – не страхом, нет! За жизнь свою Всеслав не боялся – на всё воля Велеса, коли что. Страшно было оставить своё дело не то что незавершённым – по совести-то сказать, даже и не начатым!

Ибо нельзя называть началом позапрошлогодний его приступ к Плескову, невеликую победу пестуна Бреня на Шелони и отступление, больше похожее на бегство. А уж прошлогодний набег на Русскую землю – тем более.