Жребий Кузьмы Минина

   — Мой черёд пришёл, — пряча волнение, с особым тщанием разгладил ладонью на обе стороны усы и бороду Кузьма, — дозволь, Дмитрий Михайлович, дерзну по-нижегородски. Самая удобь сей же час ляха проучить — навалиться вдруг.

   — Противу обычая то — затевать сечу к ночи, — попытался отговорить князь Минина. Затея его мнилась не только опасной, но и безрассудной.

Однако Минин не намерен был соглашаться с Пожарским. Он пронзил князя своим пытливым умным взглядом.

   — Чей таков обычай? Кто завёл его? По мне так, влезши в сечь — не клонись прилечь.

   — За племянника посчитаться хочешь, вожатай?

   — За племянника, за Фотина, — не стал отпираться Кузьма. — И за всех иных убиенных тож. А паче за то, чтоб кровь их пролитую искупить. Кровь обильную... Нешто ты, Дмитрий Михайлович, не казнишься?

   — Где сеча, там и кровь, — сурово поджал губы Дмитрий Михайлович.

Отчуждённо помрачнели глаза Кузьмы:

   — Стало быть, есть вина, да не наша она. Твои-то други родовитые не зря вбок подалися. Побьют ли нас, побьём ли мы — им всё без урону. А нам с двойчатою душою быть негоже.

   — Ты что мыслишь, не тошно мне, не худо, не срамно? — с силою ткнул себя кулаком в грудь Пожарский.

Никогда ещё Минину не доводилось видеть князя в таком расстройстве.

Холщовая перевязь на раненой руке мешала воеводе. Он дёрнул её, сорвал, скривился от боли. Тонкие, налившиеся чёрной кровью губы тряслись:

   — А поделом колотят меня! Поделом!.. Кто с кем воюет? Ходкевич со мною, а Трубецкой... со своей гордынею. Быть ли проку?!

Пожарский опустился на лавку, склонил голову.

   — Прости, Дмитрий Михайлович, — снова подступился Минин к воеводе, — не упустить бы сроку. Не можно нам так, чтоб ни то ни се: ни успех ни позор. Чего ждать?

   — Советом порешим, — отозвался князь.

   — Поздно речи вести. Дашь ли ратников?

   — Кого? Люди изнемогли...

   — А коли уговорю?

   — Бери кого хочешь, — махнул здоровой рукой Пожарский.

У входа в княжью избу Минина поджидали Кондратий Недовесков, Иван Доможиров, Ждан Болтин.

   — Ну чего! — спросили они.

   — На конь! — бросил Кузьма.

Три дворянские сотни и приставший к ним ретивый ротмистр Хмелевский со своими людьми согласились попытать счастья с Мининым. Сборы заняли четверть часа: Кузьма обо всём переговорил с охочими дворянами загодя. И выехав прямо на заходящее солнце, конница круто повернула и припустилась рысью к реке, к тому самому Крымскому броду, через который в первой половине дня смятенно отступало к стану, чтобы избежать полного разгрома, земское ополчение.

Все, кого увлёк Минин, были исполнены дерзости и отваги. Опасное дело захватывало дух. В бой ринулись самые отчаянные.

   — Не осрамимся, чай, — с ободряющей улыбкой обернулся к соратникам Кузьма перед тем, как направить коня в реку.

Брод преодолели скрадной вереницей, без помех. Тихо разобрались по сотням на замоскворецком берегу.

Минин полетел впереди, пластаясь над гривой скакуна и крепко держа обнажённую саблю у ноги. За ним, словно камни с горы, посыпалась частая дробь множества копыт — сотни мчались слитным, тесным скопом.

Гетманские роты, что расположились у Крымского двора, не успели изготовиться к отпору. Внезапное появление русских ратников нагнало на них страху. В панике они суетливо забегали меж шатров у разложенных огней, спотыкаясь о колья и опрокидывая котлы. Но даже спасаться было поздно. Пустившись наутёк, рота пехоты налетела на рейтар, седлавших коней, и смяла. Кто хотел зарядить мушкеты, бросали их. Кто пытался построиться, рассыпались по сторонам.

Ополченцы не давали врагу опомниться, разили его саблями и давили лошадьми. Старое, в яминах и буграх, с остовами печей и обгорелыми деревами, заросшее лядиной пожарище оглашалось руганью и воплями, пальбой и лязгом булата.

Шум побоища в тылу переполошил всех поляков. Повсюду, где они поставили шатры, возник беспорядок. Тревожно запели трубы. Рыцарство кинулось к обозу. Надо было срочно ставить заслоны, чтобы возницы успели убрать повозки за Серпуховские ворота в поле.

Однако сумятица только усилилась. Залёгшие обочь дороги возле Климентовского острожка казаки поднялись и тоже ввязались в драку. Подбегали к ним станичники из Лужников. Вновь зашевелились, оповещённые гонцами, таборы за Яузой. Поспешно скидывая с себя одежду, голяком бросились вплавь через реку отчаянные удальцы с одними лишь пищалями и пороховницами в руках.

И снова набатно загремели раскатистые церковные колокола.

За пределы Замоскворечья споро разносилась молва, что Минин с казаками бьёт ляхов. Отовсюду стали стекаться к месту побоища бесстрашные московские жители, бежали даже бабы с ребятишками. Иные из них подтаскивали к острожку солому и хворост, поджигали. Занимался жаркий огонь над тыном. Воспрял и ополченский стан за Арбатскими воротами. Оттуда, через реку, спешили на помощь Минину воодушевлённые ратники. И уже не впереди их, а вслед за ними устремлялись воеводы и головы. Мнилось, настал тот самый счастливый час, когда сплошные напасти должны смениться везением.