Жук золотой

Одной ногой мы в Азии, другой в Европе… На разрыв! Чего и кого только не коснись! Личностей ли, явлений… Пушкин – наше все, гений, величайший национальный поэт. Основоположник русской литературы! А дальше – начинается. Убитый царизмом?! Так нас учили. А почему царь послал поэту перед смертью записку: «Если Бог не велит нам более увидеться, прими мое прощение, а с ним и мой совет окончить жизнь христианином. О жене и детях не беспокойся. Я беру их на свое попечение». 28 января 1837 года. Заплатил за него все карточные долги. По нынешним временам огромную сумму. Подсчитали – 120 тысяч золотом. Тот самый проклятый царизм и заплатил. Почему полковник, герой войны 1812 года, непререкаемый авторитет в русской армии Ланской, председатель суда чести кавалергардского полка, где Дантес служил поручиком, не нашел ничего порочащего в поведении француза? То есть фактически оправдал убийцу?! Потом Ланской, уже генерал, женился на вдове великого поэта и воспитал его детей. Белинский назвал Пушкина гармоничным человеком будущего. В 37 лет Александр Сергеевич был отъявленным картежником, вечным должником, богохульником, задирой, повесой и дуэлянтом. Говорят, что вообще умирал глубоким стариком. Душа великого поэта была русской. И она имела двойственность, которую не хотят признавать много лет пушкиноведы – лакировщики его биографии. Не хотят, потому что кормятся тем, что не устают припудривать и лакировать образ великого поэта. У меня есть полная уверенность: Пушкин не стал бы тем, кем он стал для нации, не имей он неизбывной тоски души, раздираемой главной чертой нашей ментальности – двойственности.

Поэзия глуповата… Но сам поэт – не дурак! До смерти работает – до полусмерти пьет. Бьет – значит любит. Последнюю рубаху отдаст – радуется, когда у соседа корова сдохла… Можно продолжать до бесконечности. Кажется, Бунин сказал: из русского народа и икона, и дубина.

На дубину нельзя молиться.

Но и драться иконой – грех.

Бог и дьявол – вот что сидит в душе русского человека.

Жизнь, с ее реалиями, подступала с каждым днем все ближе. Мой кораблик, который к десятому классу все еще шел по горизонту, вполне мог оказаться из газеты вчерашней. Я уже как-то заметил, что юношеский романтизм во мне уживался с прагматикой. Все-таки я рос в деревне, в рабоче-крестьянской, а иногда и в полууголовной среде. Пузырьки шампанского, которое мы пили на крыше интерната после удачного обмена с японскими моряками, лопались в горле и создавали небывалое ощущение полноты и радости жизни. И они же вызывали некрасивую икоту. Особенно у наших милых подружек. Мы к десятому классу знали, что надо в стакане с шампанским поболтать проволочкой от пробки. Или бросить в вино дольку шоколада. Правда, и пузырьки тогда исчезнут. Они не будут лопаться в твоем горле.

Из вчерашних газет, то есть из папье-маше, была сделана шляпа сомбреро, доставшаяся мне от Женьки Розова. Точнее, мне достался весь новогодний костюм американского ковбоя. Невероятной красоты костюм. С широкополой шляпой, кожаной жилеткой и пистолетом-кольтом в кобуре. Кольт Женька изготовил сам. Понятно, что игрушечный пистолет, но на первый взгляд отличить его от настоящего было невозможно.

У Женьки Розова была примечательная кличка. Я уже рассказывал о принципах уличного закона «Сорок семь – дели всем!» Яркое деревенское прозвище в отношениях Женьки со мной не срабатывало. Мать, тетя Тоня, покупала ему свитера, брюки, куртки… И даже цигейковую шубейку однажды прикупила. Женька делал вид, что надевает новые вещи, но на улице обязательно переодевался.

Тогда не считалось зазорным донашивать вещи за старшими братьями и сестрами. Да и соседи делились, не выбрасывая детских рубашонок и платьев. Популярной была перелицовка. Из отцовской выгоревшей шинели тебе шили вполне приличный, ворсистый бушлат.

Эпоха потребления еще не наступила. Но она уже приближалась. Даже к нашей деревеньке, затерянной в амурской тайге.

Когда я смотрю на современных подростков в зеленых джинсиках-облипонах – я называю такие штаны паучьими, на девочек в розовых пуховиках с синими волосами и пирсингом в бровях, не расстающихся с гаджетами даже ночью, я начинаю понимать, когда все началось. И у меня есть ответ на вопрос: «Кто их сделал такими?!» Такими их сделали мы сами. Мамы и папы. Дедушки и бабушки. Мы привили им неистребимую тягу к вещам. Которые сейчас пренебрежительно называют тряпками. Или, что еще обиднее, шмотками.

В нашей стране вещей всегда не хватало.

В большом дефиците были сначала шапки. Из ондатры, цигейковые, лисьи и заячьи. Из норки вообще считались самыми знатными. Потом женские сапоги и дубленки. А мужские костюмы и туфли Чехословацкой фабрики «Цебо»? А хрусталь?! Не говорю уже о мебельных гарнитурах, автомобилях «Москвич» и «Жигули», холодильниках.