Жук золотой

Никакой пропасти между нами нет. Моя старшая внучка Юлия не хипстер. И уж ни в коей мере не лишний человек. Она заканчивает Академию печати. Уже работает в дизайнерском агентстве. Получила грант, съездила на стажировку в Германию. Все сама. Я пальцем не пошевелил, чтобы куда-то ее пристроить по блату. Надеюсь, что я имею отношение к формированию ее личности. Кавычки в воздухе, между прочим, тоже ставит. Но в них ли суть?!

Создала, среди прочих, замечательную работу про художника Сальвадора Дали. Его полное имя Сальвадор Доменик Филип Жасинт Дали и Доменек, маркиз де Дали де Пуболь. Попробуйте повторить с первого раза, не глядя в подсказку. Попробовали?! Зато стиль остроусого художника Дали хорошо известен без запоминания.

Текущие стрелки на часах. Слон на тоненьких ножках. Сюрреализм. Все дела…

Текущее время на часах. Из прошлого в настоящее.

Вот главный вектор моего нынешнего сочинения.

Внучка подсказала мне код.

Ответить на ее вопрос, как становятся писателями и поэтами, я, пожалуй, не решусь. Но попытаюсь вспомнить эпизоды из детства, когда мне захотелось что-то выкрикнуть. Или прошептать.

Иногда шепот важнее крика. И может, то, как росли мы, заинтересует тех, кто боится взрослеть. Моих милых ИБД.

Решено!

Если книжка выйдет, обязательно подарю ее любителям кейсов и кавычек. С бриллиантиками в пупке. Ядро целевой аудитории, куда хочется попасть. Делаю посвящение: «Любителям кейсов».

Всего два слова.

Япона-мать

В порт Маго заходили корабли,
Большие корабли из океана…

Две строчки перекочевали в мои детские стихи из популярной песенки про Одессу. Плагиат, конечно. Но тогда такого слова я еще не знал. Всякий раз именно они, две строчки, возвращают меня в интернат № 5 порта Маго-Рейд на Нижнем Амуре. «Май мэймэрикамин бэк», – сказал мне пожилой моряк-японец с огромного судна-лесовоза. Там он работал чифом. Что-то вроде нашего завхоза. Он заведовал хозяйством японского судна. «Моя память возвращается». Вот как переводится фраза японца. И она здесь не случайна.

Моя память сейчас возвращается.

Как возвращается в отчий дом уставший и продрогший в дороге путник. Он долго шел по каменистому ущелью. Или по пустыне. И ветер дул ему в лицо. Ветер памяти никогда не дует в спину. Иногда он дует особенно яростно. И тогда он становится сквозняком вечности. От ветра и солнца, и, конечно, от времени, лицо покрывается морщинами. Которые быстро превращаются в шрамы. Утром, когда я бреюсь, смотрю на себя в зеркало. Вижу лицо человека, почти незнакомого мне. Говорят, что лицо – записная книжка. И только глаза выдают того, кого я сейчас вспоминаю. Все младенцы на фотографиях похожи друг на друга. Милые существа. Почему же потом мы становимся монстрами с брежневской монобровью и тяжелыми подглазьями? С нефиксированным взглядом и дрожащими пальцами. С дряблой кожей и неблагородными патлами желтоватых седин…

Ни ирокез, ни пирсинг не помогут. И даже пластиковая хирургия.

Может, только сейчас мы становимся похожими на себя, настоящих?!

Путник в холщовом рубище, с посохом и нищенским мешком за плечами. Может, он возвращается с каторги. А может, с войны. На которой он никого не победил. Даже себя. Или он только что вырвался из плена. А пряников, как всегда, не хватило на всех. Так возвращался из дальневосточного лагеря на Тамбовщину старый зек, которого я не смог позабыть.

Порт Маго расположен на Пальвинской протоке. В самом низовье великой реки. Мы уже тогда, во времена застоя, вовсю торговали с Японией лесом. Правда о том, что страна живет в глубоком застое, мы узнали позже. И летом, во время навигации, на рейд порта Маго заходили на погрузку японские суда-лесовозы. Все названия тяжелых, как утюги, посудин заканчивались на слово «мару». Огромные и рыжие корабли, похожие на монстров. Их борта покрывались ржавчиной от штормов, морской соли и ветра. Краска облупалась и висела клочьями. Во время стоянок в порту Маго матросы опускали люльки и заново красили борта своих кораблей.

Мой новый знакомец из страны восходящего солнца, так называли тогда Японию в газетах, жил когда-то на Сахалине. И, кажется, он даже воевал с нами. Японию тогда еще обзывали «культиватором милитаризма». Для многих стран в советской прессе были свои определения. Я их хорошо помню. Америка – страна желтого дьявола. Англия – страна туманного Альбиона, Израиль – пульсирующая матка сионизма. Ну а Япония, стало быть, теплица милитаризма.

Чиф-завхоз, когда-то нами плененный, строил дома в Хабаровске. Они все были желтого цвета. Дома, а не японцы. Такими и стоят до сих пор. С японцем у меня был ченьджь. То есть обмен. Так у нас в интернате называлась фарцовка. Я и мои дружки учились в девятом классе. Старшеклассники. Считалось, что мы уже взрослые.

Мы, комсомольцы, и пионеры тоже – на подхвате, тайно носили японским морякам красную икру, черный хлеб и желтое сливочное масло. В обмен получали газовые косынки, мужские галстуки, жевательную резинку чуин-гам и модные рубашки-батники. Первые оборотни советского режима.