Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Мы с Никто задумались об одном и том же. Этой вселенной всего 14 миллиардов лет. Этой планете в три раза меньше — 4,54 миллиарда. А Homo sapiens sapiens — всего 40 тысяч по самым скромным подсчетам. Этот вид развился из одной-единственной клетки в существ, умеющих различать добро и зло. Но пройдет еще 40 тысяч лет, а эти существа так и останутся тем, чем были всегда — приматами. Нужна ли им помощь таких, как мы? Человеческий мозг весит два процента от массы тела — но ума людям вполне хватит, чтобы продолжать убивать друг друга и без нашей помощи.

Никто показал мне фотографию Кузнечика, найденную на старом сайте в Облаке, и улыбнулся — улыбкой, которую не распознать людям. Никто хотел порадовать меня, только я и без него уже изучила все фотографии Кузнечика и все его аккаунты в древних социальных сетях.

Мой Кузнечик, оказывается, стал знаменитым в этом измерении человеком. Бизнесов у него было много, и среди прочих — известная ныне компания по разработке искусственного интеллекта. Та самая, из которой когда-то были уволены фрики. Был женат. Имел двоих детей. А в молодости, когда шла война с маклаудами, сражался в бригадах народного ополчения.

Он увез меня в центр империи, посадил в старую баню и покинул, чтобы убивать маклаудов. Бедный, наивный Кузнечик, он, видно, решил, что таков его долг. Но нельзя просчитать будущее, если твой мозг весит всего два процента от массы твоего тела, а умных машин тебе в помощь еще не изобрели. Он не предвидел того, что меня не станет.

Прошло много лет. Однажды, когда древние православные люди праздновали крещение, Кузнечик окунулся в ночную зимнюю прорубь — просто так окунулся, он ведь даже крещенным не был — и решил жить дальше. Бросил пить, перестал оплакивать меня, побрился, женился, стал ценным членом общества.

Но каждую ночь, засыпая, он надеялся, что наутро проснется там, где оставил меня, — в нашей каморке вечности. Висит на гвозде березовый веник, в углу вот уже миллион лет стрекочет сверчок. Он просыпался и смотрел в потолок. А рядом лежала другая женщина — его жена. Ведь человеку нужна жена, чтобы продолжить свой род.

Он умер в январских сумерках, не дожив 356 дней до своего 94 дня рождения. И мне оставалось только рассматривать фотографию старика. Этот старик сидел за столом в просторном офисе из стекла, в каком-то белом балахоне, как Махатма Ганди — ныне вымерший вид буддийского человека. Совсем сбрендил, старый мудак, — думали про старика люди — решил, что он лучше всех и, вот, ходит в пижаме, когда другие страдают в галстуках и тесных джинсах. Старик сидел, уставившись прямо на меня презрительным взглядом своих блестящих глаз, один из которых, как и прежде, был черным, а другой карим. Мне так хотелось прижаться к его щеке и узнать, каковы на ощупь его седые волосы. Никогда и ничего мне не хотелось сильнее. Внутри рождалась энергия, гораздо более мощная, чем излучение давно умерших звезд. И если бы в тот момент я рассмеялась, мой смех, наверное, докатился бы до края вселенной.

— Почему ты плачешь? — спросил меня Никто.

И тогда я показала ему одну, совсем неприметную деталь на той фотографии. Кто угодно мог бы принять ее за пятнышко на столе, за которым сидел мой Кузнечик. Но только не я. Не пятнышко это было, а камень. Мой глаз динозавра.

Беспилотник отсканировал камень и пообещал, что найдет его, где бы он ни был. А Холодильник заметил, что мой камень похож на фасолину.

Просьба Никто

По утрам Реднек мастурбировал и плакал, размазывая по косматой бороде сопли. Под коростой его волосатой кожи пряталась нежная душа — он мечтал, что найдется женщина, черноглазая и смуглая, как берберка, которая будет делать ему минет до конца жизни. А Дромадер продавал на блошином рынке «Магомед-экспресс» ржавые комплектующие для антикварных компьютеров и телефонов, а на вырученные деньги покупал на том же рынке кружевные трусы и другое барахло для души. Ведь душа у него тоже имелась.

В ту субботу фрики спали долго — накануне они провели в баре почти всю ночь. Утром я прошла сквозь оконное стекло и застыла над городом, ведь я уже научилась передвигаться в море частиц. Мимо пролетела птица. Подо мной лежали улицы — с высоты птичьего полета они казались узкими, как линии, прочерченные между домами фломастером. Внизу проносились, шурша колесами, автомобили. Город простирался до горизонта — обычный человеческий город. Я видела небоскребы и здания, приземистые и широкие, как океанские лайнеры, севшие на мель. Видела трущобы — там гнездились огороды и лачуги. При сильном ветре с крыш лачуг сносило пучки соломы и размокший картон. Возле заброшенной пятиэтажки кучка людей жарила на костре ворону.

Тут я придумала забавную вещь. Я подала сигнал Беспилотнику — он тотчас оценил мою задумку, скользнул с карниза и понесся к кучке сеошников у костра.