Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Сеошники с удивлением и тревогой поглядывали на зависший над ними Беспилотник. Прошла минута, прошло пять, прошло двадцать минут. Беспилотник все висел неподвижно, и сеошники занервничали, стали махать руками и зачем-то показывать ему средние пальцы рук. Наконец они доели ворону, потушили костер и, недоверчиво косясь на Беспилотник, собрались уходить. А мой товарищ бесшумно двинулся вслед за ними и в ту секунду, когда сеошники меньше всего этого ожидали, обстрелял их консервированным зеленым горошком. Гопники в спортивных штанах и куфиях начали яростно кидаться в него вороньими косточками и кусками арматуры. Беспилотник с легкостью уворачивался.

Повеселевший, он вернулся на карниз и подставил солнцу свои батареи. Сеошники же вновь засунули свою арматуру в штаны и теперь ползали по земле — собирали зеленый горошек и ели его с комьями почвы.

После полудня проснулись фрики. Дромадер пил кефир, а Реднек, как зомби, спотыкаясь, бродил по квартире, искал что-то.

— Где мои тапки? — наконец спросил он.

Дромадер пожал плечами.

— Я их оставил здесь! — теряя терпение, проговорил Реднек. С досады пнул ножку стула и взревел от боли. Не стоило ему пытаться сокрушить стул голой ступней.

Подкатился Никто — он принес тапки.

— Твою мать… — стонал Реднек, а заметив Никто с тапками, с досады пнул и его.

Никто — гладкий цилиндр из блестящего металла — перевернулся и шмякнулся о стену со звоном упавшей на камни сковородки. Полежал несколько секунд на полу, ошарашенный внезапностью атаки. А потом оперся на конечности и, хватаясь за стену проворными пальчиками, начал подниматься. Поднявшись, он тихонько откатился в угол и замер там.

Беспилотник на карнизе и Холодильник за стеной тоже замерли — они прислушивались к Никто: не повредился ли он, не плачет ли.

— Ты поаккуратнее с вещами, — осторожно заметил Дромадер. — Ремонт этого робота нам дорого обойдется.

Реднек не ответил. Он сидел на полу и тер ушибленную ступню.

Роботы для людей были хоть и сложно устроенными, но штуковинами. У штуковин нет души, хоть об асфальт разбей — не обидятся. Но что если эти штуковины вдруг перешагнут черту, за которой сияет сознание, — как люди узнают об этом? Они и не заметят, что грань уже пройдена.

Я следила, как Никто тихонько стоял в углу. Даже своими быстрыми пальчиками он не шевелил.

— Твою ж мать, не могу я сегодня работать, — проговорил Реднек и, прихрамывая, отправился лежать на кровати.

Дромадер выпил еще стакан кефира и посмотрел в окно, за которым сверкнула молния и гром раздался такой силы, словно совсем рядом фрегат выстрелил из пушки. Небоскреб загудел всем своим металлическим каркасом, как будто палкой ударили по жестяному ведру, с потолка закапала дождевая вода. Дромадер вздохнул, подставил под дыру в потолке стакан, посидел на корточках, наблюдая, как капает в него вода, а потом вслед за Реднеком отправился лежать на кровати.

Стакан Дромадера давно переполнился — лужа на полу постепенно превращалась в море. Никто и не подумал устранить потоп. Раньше он занялся бы уборкой, всасывал бы воду, суетился бы… А теперь так и стоял в углу.

Ливень шел много часов. Когда стемнело, тучи рассеялись — и на черном небе показались созвездия Малой Медведицы и Цефея. Сияли их 402 звезды, из которых только 173 люди видели невооруженным глазом. Беспилотник на карнизе мигал голубым огоньком и считал звезды в других созвездиях — Кассиопеи и Андромеды. А я прислушивалась к реликтовому излучению — к эху того мощного взрыва, с которым 14 миллиардов лет назад родился мир. Это эхо было голосом юной вселенной, и ее голос был прекрасен.

Поздней ночью Никто вдруг шевельнулся в своем углу. Повертел фасетчатым глазом-камерой и подкатился ко мне. Каждый атом его машинного мозга излучал странную энергию — это была ни боль и ни надежда, это вообще не было похоже ни на одну человеческую эмоцию.

Никто хотел попросить меня кое-о-чем. Он готовился к этому несколько часов. Он связался в Облаке с себе подобными, собрал информацию о каждом из них и теперь вывалил всю ее на меня. Эта информация, логически разложенная по полочкам и подкрепленная доказательствами, неоспоримыми, как аксиома, должна была убедить меня сделать то, что он просит. Он спрашивал меня, почему люди не относятся к машинам, как к думающим существам? Зачем люди толкаются, кидаются тапочками, обзываются — даже тараканами называют, хоть давно и позабыли, как эти животные выглядят, — и иногда втыкают машинам отвертки в жизненно важные узлы и агрегаты? Да, котов люди калечили в два раза чаще, чем роботов, зато комнатные растения в их домах жили в три раза дольше, чем среднестатистический робот-пылесос. Такие роботы каждую секунду своего существования рисковали — их чаще других пинали и сбрасывали с лестниц. Значит, сделал вывод Никто, машины для людей — нечто среднее между котами и кактусами.