Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Я проводила в своем измерении все больше времени. Летала с Жуками над Океаном. Спала на камнях у быстрой реки, а просыпаясь, шла к лунному валуну — здороваться с бобрами. Ну а потом снова отправлялась в полет. Километры этой холодной земли проносились далеко внизу подо мной. Я хорошо изучила исполинские скалы и холмы за скалами. Холмы тянулись до горизонта — тихие, покрытые низкорослым кустарником и ярко-красными ягодами. Сидя на скалах, как альбатрос, я смотрела на эти холмы и ждала, когда зайдет за горизонт большое оранжевое солнце. Кажется, я провела здесь сотни земных жизней — я летала так далеко, как не летали даже Жуки с надкрыльями цвета речного ила, сидела на скалах так долго, что теряла чувство времени, смотрела, как на холмы падает сумеречный свет, и не могла насмотреться — мне всегда не хватало хотя бы еще одной секунды, хотя бы еще одной вечности.

Жуки открыли мне много тайн. От них я узнала, что мое измерение со всеми его чудесами — Океаном, колонией жуков, трудолюбивыми бобрами, зубастой рыбой и белыми камнями у бурной реки — простирается на планете массой 5,9726·1024 кг. Ее экватор превышает 40070 км. Эллиптическая орбита этой планеты имеет перигелий радиусом 147 098 290 км и апогелий, радиус которого равен 152 098 232 км. У планеты один естественный спутник, поверхность которого изранена кратерами от ударов метеоритов. А атмосфера этой планеты состоит из кислорода, азота, аргона, углекислого газа и водяного пара. Жуки подтвердили мою догадку о том, что вселенная испещрена пространственно-временными туннелями. Мой пока еще несуществующий звездолет должен набрать скорость света, чтобы путешествовать по ним.

Как-то вечером бабуля отнесла гомункулов к старой татарке и ушла в цех. Отец заснул на полу в коридоре, а я сидела в темноте на подоконнике в Большой комнате, где когда-то любил сидеть кот Тасик, и смотрела на пустырь. Сухая трава была припорошена инеем. Я думала о гомункулах: может, им плохо в квартире старой татарки, возможно, им надоело сосать корм из бутылочек, который дает им Тамара, и они хотят изучить мои новые болячки?

Вдруг мне показалось, что в комнате, за моей спиной, кто-то есть. Я обернулась и увидела, что на тахте деда сидит, согнувшись, темная фигура. От ужаса я отвернулась к окну. Как же мне хотелось в тот момент оказаться среди сухой травы на пустыре, а не в этой комнате. Именно тогда я поняла, что вечность — это не бесконечное течение времени, это его максимальная концентрация в одном мгновении. Ты тонешь в секунде страха, а секунда длится вечно. Я пережила эту вечность и снова оглянулась. Темная фигура по-прежнему сидела на тахте. Что ей от меня надо? Еще одной вечности мне не пережить. Я спрыгнула с подоконника и, зажмурившись, пронеслась сквозь пространство Большой комнаты, в коридоре перепрыгнула через спящего отца и выскочила в подъезд, а потом во двор.

На мне было домашнее платье, испачканное вареньем, и носки. Я села на лавочку у подъезда. Лужи схватились ледяной коркой, а ветер раскачивал ветки клена, возле которого я в незапамятные времена разговаривала со старой татаркой о смерти. Прошла еще одна вечность — несколько минут. У меня зуб на зуб не попадал. Но вернуться домой я не могла — там сидела фигура.

Во сне будет теплее — решила я и легла на лавку. Меня разбудил участковый. Он часто бывал в нашем дворе — приходил в квартиру Ленки Сиротиной, когда ее мать била безмозглого старика. Бывал он когда-то давно и у нас — разговаривал с дедом Николаем о пропаже каких-то дворников с чужой машины. Участковый был уже не такой молоденький и не так гордо носил фуражку с кокардой, но, как и прежде, подмигнул мне, и спросил:

— Ты чего из дома ушла? Пойдем, отведу тебя.

— Не хочу.

— Это как, не хочешь? А куда хочешь, в детдом? — нахмурил он брови.

— Там… мертвец меня преследует.

Участковый вздохнул, присел на корточки рядом и сказал мне на ухо:

— А ты перекрестись — и все пройдет. Пойдем домой, замерзнешь.

— Там бабули Мартули нет…

— Я позвоню ей на работу из телефонной будки, и она придет.

Он отвел меня домой. Включил везде свет — и я увидела, что темной фигурой была брошенная на тахту отцовская куртка. Участковый растолкал отца и спросил:

— Дочь твоя старшая где?

Отец сел на полу, осоловело посмотрел по сторонам и осторожно предположил:

— Спит…

— На улицу она убежала и чуть не замерзла. Если еще раз такое повторится, я на тебя дело заведу. Тебе ясно?

— Ясно, гражданин начальник.

— Не паясничай, а то в КПЗ заберу. Я тебе серьезно говорю: дети у тебя растут, возьмись за ум. Их кормить, одевать надо, на ноги ставить. Мужик ты или нет?

Отец сидел, понурившись.

Участковый наказал мне: «А ты не убегай больше». «Дверь запри» — велел он отцу и ушел.

Отец еще долго сидел на полу, раскачиваясь и опустив голову. А потом произнес:

— И чего ты ушла-то? Выпороть тебя, что ли?

Я молчала. Пороть он меня не станет — это я знала точно: свой ремень он пропил на прошлой неделе и теперь подвязывался поясом от материного летнего платья в горошек.