Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

— Я свою бабушку не дразню, а она, — показала я на бабку Наталью, — мне не бабушка.

— Вот видишь! — торжествующе и скорбно произносила киевская бабка.

— Если будешь так себя вести, тебя в детдом отдадут, — прибавляла она. — Ты знаешь, что всякий человек должен делать в первую очередь? Почитать старших…

Мне приходилось просить у нее прощения, чтобы меня не отдали в детдом.

В начале декабря бабка Наталья спросила у бабули Мартули, когда та собиралась в магазин:

— Ты мимо почты пойдешь? Может, письмо мое отправишь?

— Отправлю.

— Вон, на столе лежит.

Бабуля взяла письмо, смотрит — конверт не заклеен. Бабка Наталья, сунув письмо в конверт, принялась считать петли, да так и забыла конверт заклеить. По дороге на почту бабуля прочитала письмо. В письме в Киев бабка Наталья писала:

«Дорогая моя дочь, а также зять мой, кланяюсь вам низко. Каждый день встаю утром в шесть часов. Будит меня радио. Сколько раз Григорьевне говорила: выключай радио. Но что горохом по лбу, то и ей мои слова. Не ставят они меня ни во что. Каждый день готовлю, стираю пеленки от детских какашков. От этих какашков уже кожа с рук лезет. А старшая внучка у Григорьевны — шкодница. Дразнит меня и спицы ворует. И холодно тут так, что ноги почти не ходят. Помру я, мои дорогие, здесь, если не уеду. А потому и прошу тебя слезно, дочь моя Валентина, чтоб ты написала письмо Григорьевне. Напиши, что внучек мой Вадичка заболел и за ним ухаживать некому. Чтоб я смогла к вам вернуться».

Бабуля ни слова никому не сказала про то письмо. Через пару недель из Киева пришел ответ.

Бабка Наталья вошла в кухню и виновато объявила, показывая письмо от дочери:

— Вот, Вадичка заболел…

Остался после ее отъезда только недовязанный свитер для моего отца.

Экзорцизм

Зимой гомункулы научились говорить друг с другом на особом, только им понятном языке. Они брали деревянный кубик, который я им протягивала, изумленно открывали рты и долго обсуждали между собой странный предмет идеальной кубической формы. Обсуждение они вели с самыми разными интонациями: то удивленно, то негодующе, то восторженно. Порой один из гомункулов переворачивался на живот и — как ни старался ему помочь другой — уже не мог вернуться в исходное положение на спину. Тогда оба начинали ругательно вскрикивать, а если помощь долго не шла, то и рыдать. Наблюдать за гомункулами было почти так же интересно, как за марсианским ландшафтом пустыря.

По выходным к нам приходила Роза. Она доставала из кармана черной юбки маленькие хлебцы с крестиком на корочке и угощала ими меня и бабулю. Роза сама пекла их в духовке, когда не читала молитвы над мертвецами и не забивала гвозди стальными костяшками пальцев.

Роза крестилась и, не снимая платка, пила чай с бабулей Мартулей на кухне. А я в Маленькой комнате показывала гомункулам чудо — бумажный самолетик. Особенно гомункулы заинтересовались звездой, которую я нарисовала акварелью на крыле.

— А еще у меня есть бог в спичечном коробке. Его имя — глаз динозавра. Когда-нибудь покажу, — пояснила я, и гомункулы засучили карликовыми ножками, выражая крайнюю степень воодушевления.

Впервые я поделилась своей тайной с кем-то, кроме кота Тасика. Воодушевление гомункулов так осчастливило меня, что я залезла на этажерку и спрыгнула оттуда. А затем снова проделала тот же трюк — моя радость могла выплеснуться только в движении. Забираясь на этажерку в восьмой раз, я уронила горшок с геранью — и он раскололся на четыре глиняных фрагмента. Крушение горшка было похоже на извержение вулкана: между осколками глиняных пород, как лава, застыла рассыпавшаяся почва. Над вулканом догорали огненные всполохи цветков герани. Гомункулы изумленно приникли к прутьям кроватки, изучая извергшийся вулкан. Бабуля Мартуля и Роза пришли с кухни и тоже изучали его — но не изумленно, а укоризненно.

Ситуация была однозначная — меня считали виновной в гибели горшка. Намеренное это было убийство или по неосторожности — не имело значения. Мне оставалось только одно — признать вину. Если не в гибели горшка (ведь на него я не покушалась), то, по крайней мере, в том, что в этом мире есть гравитация и предметы летят к поверхности этой планеты с ускорением свободного падения, равным 9,8 м/с².

— Вазу материну об тахту разбила, теперь герань, скоро голову себе расколошматишь, — ворчала бабуля Мартуля.

Роза покачала головой и спросила, часто ли я себя плохо веду. Бабуле так хотелось высказаться, так хотелось почувствовать жалость и поддержку — хоть чью. И она расплакалась и рассказала Розе обо всех моих преступных наклонностях: как я взорвала «Коктейлем Молотова» Мишку Кульпина, как дразнила бабку из Киева, как прыгала с жирафа в песочницу и не спала на тихом часе в детском саду.

— А по дому она тебе помогает? — интересовалась Роза, и ее взгляд, устремленный на меня, становился все холоднее.

— Нет, никто мне не помогает, — всхлипывала бабуля. — Все на мне: и дом, и дети, и работа.

— Посуду надо мыть, пол подметать, ты уже большая, — сообщила мне Роза. — Бабушка твоя тяжелый крест несет, а ты что делаешь? Почему ее расстраиваешь?