Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Начался апрель. На улице Второго Интернационала тополя стояли над талой водой, а на Республиканской воробьи облепили куст сирени и чирикали без остановки, словно под перьями в их маленьких телах был неиссякаемый источник энергии. Такого яркого солнца люди и воробьи не видели уже 4320 часов. Во дворе цеха в большую лужу погрузились протекторы зила, который стоял здесь, у высокого забора, со дня сотворения мира. В его ржавом кузове жила черная кошка с выводком котят. Про кошку говорили, что по человеческим меркам ей 84 года. Но по кошачьим она если и была старушкой, то бодрой и прожорливой. Втайне от бабули я носила ей котлеты, которые должна была съедать сама, — кошка пожирала их жадно, быстро и просила еще.

В цехе у бабули была комнатка — маленькая, как коробка. Она и выглядела, как коробка со стенами из гипсокартона под самым потолком цеха. Стояла коробка на длинных железных опорах. А вела в нее металлическая лестница, взбираться по которой нужно было долго, как на гору Олимп. В коробке проделали окошко, чтобы сторож мог наблюдать за жизнью станков. Весь цех из этого окошка был виден как на ладони, даже балки потолка висели совсем близко. Только отсюда я замечала густую, как песок, пыль на крестах железных балок — и это вызывало унылое чувство: как будто поднялся в небо и увидел, что облака, такие красивые с земли, на самом деле покрыты ржавчиной.

В гипсокартонной коробке сторожа была лавка. На лавке — ватник и подушка. Между лавкой и окошком влез стол, крошечный, как табуретка. На столе — примус и пресс-папье в виде толстого снегиря. Снегирь тоже был пыльный и пахнул нефтью, как и все в цехе. Медленные минуты текли до захода солнца, а на ночь время останавливалось, и я, не зная, куда деться от маяты, ходила среди железных станков, тихих, как спящие монстры. Иногда я нажимала на кнопки станков — монстры продолжали спать. Но однажды один из них все-таки проснулся — железные поршни заходили, а я заметалась, нажимая на все кнопки подряд, чтоб остановить это. Но монстр не засыпал — напротив, все новые и новые механизмы включались в работу. Под потолком цеха гремело эхо — так громко шумел оживший монстр.

Выглянула из коробки сторожа бабуля и побежала по железной лестнице вниз — кричать на меня. Ворвался в цех сантехник Свищенко — он пил в подсобке водку и собирался пить всю ночь. Сантехник усыпил станок и наорал на бабулю, а бабуля сняла галошу и огрела меня по тому месту, которое было у меня неусидчивым.

Свет луны ложился на бетонный пол. Я сидела на корточках и смотрела, как старая кошка доедает мою котлету. Подошел сантехник Свищенко и похлопал мозолистой ладонью меня по плечу. «Ничего, пузырь», — сказал он растроганным голосом и протянул мне хлеб, намазанный засахаренным медом. От сантехника пахло водкой, луком и куревом. Он постоял, погрозил мне пальцем: «Смотри, не балуй», — улыбнулся такой доброй улыбкой, какой может улыбаться только пьяный человек, и пошел в подсобку.

Потом, перестав сердиться, спустилась и бабуля Мартуля. Она погладила меня по голове и повела укладывать спать на лавке в коробке сторожа. Бабуля укрыла меня ватником и села вязать, а я, обнаглев от бабулиной ласки, попросила ее рассказать мне сказку про говорящую сосну. Она рассказывала, а я слушала, глядя в потолок, и ждала, пока она закончит свой рассказ давно известными мне словами: «А бабу Ягу ежи затолкали в болото».

Спать я отправилась в свое измерение.

Там, у реки, Жуки превратили глаз динозавра в облако частиц. Розово-красная медь в составе камня уже не была металлом, который плавится при температуре 1084,5 °С. Она превратилась в неизвестный мне элемент. Жуки упорно искали единственно правильно сочетание атомов для создания молекул неведомого вещества, которое поможет мне путешествовать в какие угодно измерения. Они создавали мой звездолет из облака корпускул.

Я проснулась, бабуля надела на меня пальто мышиного цвета — и мы пошли к отцу и гомункулам, которые спали в квартире старой татарки. Мышиное пальто много лет назад носил сын Розы — тогда он был маленьким и живым. Люди теперь часто отдавали нам старые вещи, чтобы я и гомункулы донашивали их.

Летом гомункулы научились ползать, и мы стали ездить на дачу все вместе. Одного гомункула брал на руки отец, другого бабуля — и мы отправлялись на остановку ждать автобус на Алексеевку.

На даче бабуля Мартуля начинала плакать и говорить, что мать умерла по вине отца. Он молча шел к железной печке во дворе и курил там, безответственно покачивая ногой и глядя на горящие дрова.

Я проводила время у колодца, где меня не было видно с Розиной дачи. Заглядывала в его темноту, в глубине которой чернела прохладная вода, бросала туда камушки и ждала глухого всплеска. Из колодца пахло сырым деревом, почвой и озером.

Время шло медленно, когда я переносила жуков из компостной кучи к колодцу и сидела в траве, наблюдая, как они разбегаются. Эти земные жуки казались мне прекрасными, но все же им далеко было до Жуков с надкрыльями цвета речного ила.