Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Иногда я лежала с гомункулами на койке в дачном доме, разглядывала доски потолка и корешки старых журналов за стеклянной дверцей шкафа. Гомункулы ползали по мне, как мухи, трогали меня за нос и смеялись. Я пыталась показать им свое измерение. Но взять их с собой у меня никогда не получалось. Даже мертвая божья коровка могла попасть к белым камням и быстрой реке, а гомункулы — нет. Людям там было не место.

Осенью меня должны были отправить в первый класс. Я много думала об этом. Радовалась, что закончатся угнетающие походы в детский сад, что у меня будет свой собственный портфель и настоящая сменная обувь — не сандали с застежкой, а сандали со шнурками. Бабуля срежет садовыми ножницами розовые пионы, что растут под окнами дачного дома, и прохладным сентябрьским утром я наконец надену такую же форму, как у Ленки Сиротиной, и отправлюсь изучать мир по учебникам. Но самое главное — не это. Самое главное — строился мой звездолет.

К концу августа он был почти готов. Оказался звездолет не таким, каким я представляла его. Розово-золотистое облако частиц, способное творить чудеса — сжиматься до размеров молекулы и расширяться, заполняя собой все пространство моего измерения, — вот что такое был мой звездолет.

Я обижалась на бобров и зубастую рыбу, которые помирились ровно на сутки, чтобы подшутить надо мной. Они сделали это, когда я спала на камнях у реки: бобры подкрались незаметно, как агенты спецслужбы Рейгана, и стянули с моих ног сандали, а рыба унесла их в зубах к другому берегу и спрятала в пустой рачьей норе. Бобры опрокидывались на спины от смеха, а рыба на радостях сделала свечку, когда я в поисках сандалий заглядывала под белые камни. Но потом я заметила веселье бобров и рыбы, обо всем догадалась и с досады полетела к Океану. Здесь я сложила из крупной гальки Пирамиду бесчестья рыб и бобров — это был памятник глупости, которая мешает некоторым существам жить в мире и согласии с другими.

Холодный Океан лизал мои босые ноги волнами и шуршал галькой. Слушая его, я успокоилась и стала ждать той минуты, когда колония Жуков прилетит к Океану и поведет меня к звездолету, готовому к путешествию в другие концы вселенной. Эта минута не наступала долго. Уже пришли бобры — они преодолели долгое расстояние, чтобы принести мне мои сандалии и извинения от рыбы, которая не смогла преодолеть эти километры с ними, так как дышать кислородом умела только через жабры и только в воде; уже солнце зашло за горизонт и на скалы опустилась тень. Передо мной плескались волны, а на них сверкали серебристые всполохи. Сандалии были испорчены острыми зубами рыбы, подошвы у них отклеились. Жуков все не было. Им не суждено были прилететь за мной — но об этом я узнала лишь на рассвете.

На рассвете случилось то, чего я никогда не забуду. На востоке появилось сразу два солнца. Одно — большое, оранжевое, знакомое. Другое — маленькое, как точка, оно ослепительно горело в небе и пугало меня. Второе солнце стремительно приближалось, становилось все ярче. Вот оно сверкнуло прямо над моей головой и унеслось за скалы, в небе за ним остался хвост огня. Оно упало в холмах — и грохот сотряс мое тихое измерение. Это был самый громкий звук, который здесь когда-либо раздавался. Скалы вздрогнули и уронили в Океан каменные глыбы. Небо заволокла туча черной пыли. Я не убежала, чтобы спастись, — хотя мне хотелось этого больше всего на свете. Стыд за гибель Жуков, бобров и рыбы я не смогла бы пережить — это я знала точно, потому что уже однажды пережила гибель снежного существа, убитого большими мальчиками во дворе прямо на моих глазах.

В холмах был пожар. Черная пыль осела на прибрежную гальку и скалы. Каменные Уши, между которых когда-то застрял один из Жуков, унесло в Океан. Белые камни у быстрой реки стали серыми от пыли, которая заполнила мое измерение. Бобровая плотина была разрушена. А лунный камень, у которого я похоронила божью коровку, раскололся на две части. Я звала из всех — Жуков, бобров и рыбу, — но вокруг была только черная пыль и ничего живого.

Что это за страшное второе солнце? Больше не было Жуков, которые могли мне это объяснить. Я прижала к груди испачканные сандали, с дырками от зубов рыбы, — и заплакала. Я плакала в своем измерении впервые. Пусть рыба испортит своими зубами еще и мое пальто мышиного цвета, а бобры пусть сколько угодно изображают агентов Рейгана, пусть Жуки перестанут строить мой звездолет и даже обращать на меня внимание пусть перестанут — мне только хотелось вернуть их всех. Как же сильно мне этого хотелось.

Очнувшись, я обнаружила, что сижу у железной печки в Алексеевке, а в ладони у меня зажат глаз динозавра. Он перестал быть облаком корпускул и принял прежнюю незначительную форму — форму простого каменного бога из спичечного коробка.