Жулье. Золото красных. Выездной

— Ух ты!.. Интересно… Ух ты!..

Ребров приподнялся, как хороший службист, удостоившийся поощрения верхов.

Черкащенко сгреб лист мощной пятерней, скомкал, яростно шурша, и швырнул в пластиковую корзину.

Ребров замер. Председатель правления отечески улыбнулся, поднялся… встал и Ребров. Предправления приблизился к подчиненному, положил руку на плечи:

— Запомни: к нам приходят со своим мнением, а уходят… — выдержал паузу, — с нашим!

Снова ожил кремовый телефон. Черкащенко подцепил трубку. В Реброва дробью полетели да… нет… нет… да… естественно…

В кабинете на Старой площади человек со стертыми чертами — Сановник задавал вопросы:

— Можно перевести на счета нашей фирмы? — в трубке слышалось — да. Лучше военным самолетом?.. — Нет… — Связаться с пароходством?.. — Нет. Дипкурьером?.. — Да.

Напротив человека со стертыми чертами замер Седой.

Черкащенко двумя пальцами аккуратно положил трубку «вертушки» на рычаги, будто опасаясь резким движением раздосадовать далекого абонента.

— Слушай… — неожиданно переходя на ты, заявил предправления. — У тебя мать болеет?.. — и, перехватив недоуменный взгляд Реброва, пояснил, я должен знать все и обо всех… это и есть моя работа… кстати и твоя… следишь за курсами валют, а надо за людьми… кто за кем стоит… жены, связи, группы влияния… все можно исправить, но… если куснешь, кого нельзя — пропал! Значит, не ориентируешься!

Черкащенко неожиданно нагнулся к корзине, извлек смятый лист, расправил и, глядя в глаза Реброву, выдохнул:

— Ух ты!.. — протянул лист Реброву. — Возьми! Хочешь жги, хочешь, что хочешь… Черт их знает, кто в моей корзине копается… под моих людей копает…

Ребров оценил расположение предправления, сдавленно поблагодарил.

— Насчет поездки в Цюрих… — зазвонил телефон. Городской. Черкащенко рявкнул в микрофон:

— Слушаю!.. — и сразу сбавил тон. — Ты… дорогая… Три карата?.. Ух ты!.. — Положил трубку, вызвал секретаря. — Отправьте Колю к жене. На фабрику, он знает, пусть забросит ее домой.

Снова ожил телефон под гербом.

— Блядь! — выругался предправления. — Вот так работаем, как каторжные… Могу же я обедать?.. Мать их так, — подумал. — Насчет Цюриха… поедет Чугунов, он уже в возрасте, ты успеешь. — Встал, подошел к сейфу, отпер, в стальном зеве пачки валюты. Взял несколько купюр, протянул Реброву. — Матери на лекарства. Насчет болтовни не предупреждаю не мальчик. И спасибо за дочку. Дура дурой, а одни пятерки на приемных экзаменах. Кланяйся отцу. Крепко институт держит, молодец. Отец с матерью по-прежнему живут?..

Вопрос остался без ответа. Предправления пригвоздил скрипучим нравоучением:

— Значит, договорились… приходишь со своим мнением, уходишь с нашим, — и, желая сгладить резкость, продолжил: — Регион у тебя нищенский, жалкий, перевести тебя, что ли, в Европу?..

— Спасибо, — неловко поклонился Ребров.

— Ну иди… иди… — устало напутствовал Черкащенко, — думаете, дураки наверху… жлобы, тупицы… Наверху, брат, такую системку отладили… Ух ты! Иди! — неожиданно сухо завершил Черкащенко.

Некогда красивая, а теперь оплывшая дама села в черную «Волгу», обратилась к водителю:

— Коля! Заедем в ГУМ, в секцию… потом на Грановского пакет возьмем и на Сивцев Вражек, оправу Тихон Степанычу заберу…

Безотказный мордастый Коля послушно врубил движок. Дама на заднем сидении вывалила на гладкий плюш драгоценности, перебирала кольца и цепочки ухоженными пальцами.

Неожиданно Коля тормознул, одно из украшений слетело с сиденья под ноги жене Черкащенко.

— Коля! — Гневно взвизгнула дама и, несмотря на вальяжность, нырнула вниз.

Водитель припарковал машину к бордюру и терпеливо ждал завершения поисков.

В кабинете на Старой площади Сановник, разговаривающий с Черкащенко, нудно, без выражения, внушал Седому, стоя перед раскрытым сейфом:

— Товарищи из Польши вернули долг… Шестьсот тысяч, — сжал двумя пальцами пачку долларов. — Притащили вчера твои орлы из гостиницы в Плотниковом переулке. Сколько раз просил партайгеноссе помещать на наши счета там… нет, обязательно сюда приволокут…

— Не проблема, — ожил Седой, — только скажите куда, я переброшу…

— Куда?.. Куда?.. — Сановник раздраженно отбивал пальцами дробь.

— Головная боль лишняя… Теперь мерекай, — посмотрел на портрет генсека над головой.

Седой перехватил взгляд, неожиданно, сам не успев испугаться, вопросил, кивнув на портрет:

— А он знает?

Сановник сглотнул слюну, посмотрел за окно долгим взглядом, с трудом приходя в себя, прогнусавил:

— Дождина который день… охота срывается…

— Дождь — это точно… — поддержал Седой, не понимая, как он, битый-перебитый, сумел так вляпаться, поднялся, у двери с трудом выжал из себя:

— Не пойму… с чего это?..

— Вы о чем? — деловито перебирая бумаги, осведомился накрепко оградившийся чиновной броней Сановник.

— Да так… — неопределенно буркнул седоголовый. — Значит, как надумаете куда и сколько, только скажите…

Сановник поморщился.

— Что-то не так? — Седой уже положил ладонь на ручку двери.

— Так… все так… голос у тебя больно громкий, пронзительный… стены буравит…

— А кого здесь бояться? — недоумевал Седой. — Здесь все свои… Все на доверии. Наши люди!