Жулье. Золото красных. Выездной

— Единственно верное решение, — поддержали в трубке, — мудро… обещать и… ничего не предпринимать. Никогда не нужно загонять в угол отказом, лучше всего соглашаться… и все оставлять без изменений. Как насчет охоты?

— Выпал снежок, — поделился восторженно маршал, напрочь забыв о Лаврове и его плакальщице-жене, — по первопутку… эх, мазанул я в прошлый раз поросенка… не на том номере стоял… поедем в Лотошино… царская охота, доложу я вам… В прошлом сезоне мы с Пигачевым трех лосей завалили… сами, сами, без подмоги егерей. Жду звонка! — Маршал с облегчением положил трубку, рявкнул в селектор. — Трубин! Узнай, где он!

Через минуту-другую селектор проскрипел механическим голосом робота:

— В институте Сербского… направлен на психиатрическую экспертизу.

— Трубин! Зайди! — Рыкнул маршал.

Адъютант влетел пулей, замер посреди ковра.

— Это что за экспертиза? — Уточнил генерал, понизив голос до едва слышимого.

— Соберут специалистов, профессуру, будут решать… — Трубин пытался распознать, что желает услышать начальство… видно не угадал.

— Будут решать! — Взревел маршал и… сразу опасливо перешел на полушепот. — Дурак! Чего там решать! Что сверху велят, то и решат. Сколько раз вам, мудакам, втемяшивал — не залупайтесь! Не встревайте, мать вашу, поперек батьки… Разузнай тихонько, как подлезть к этому Сербскому?

— К кому? — Не понял Трубин.

— Ты что оглох? К Сербскому! — Настаивал маршал.

— Да нет его давно, — пояснил Трубин.

— Как нет? — наконец маршал сообразил. — Умер что ли? — Трубин кивнул. — Чего же говоришь институт Сербского? Я думал, как арбатовский, примаковский, по имени хозяина. В общем, разузнай тихонько, кто там бал правит… Эх, Лавров, ничего не понял в этой хреновне… борцы в Рассее не в почете… на хрен они нужны воду мутить. И тебе, Трубин урок, ты полковник, он генерал-полковник, а в бараний рог вмиг скрутили, и меня, если захотят, отправят шлепать с метлой вдоль нашего фасада… а ты еще подъелдыкиваешь, хрен собачий, насчет Сербского… знаешь, что расположен я к тебе, пес, а в особенности к своей племяшке… вали, ночной командир… Чапай, думку будем думать…

В опустевшем кафетерии банка один за столом на четверых расположился с чашкой кофе Чугунов. Появился Ребров, заказал кофе, огляделся в поисках места — с десяток пустых столов, подцепил блюдце, направился к столу Чугунова:

— Не возражаете?

Чугунов гостеприимно указал на стул рядом. Минуту пили молча. Наконец Ребров нарушил молчание:

— Мы вроде соперники?

— Что вы, юноша? — Примирительно отверг предположение собеседника Чугунов. — Какие же мы соперники… моя грязь вся испита, давно позади… ваша вся впереди… Я вовсе не стремлюсь в Цюрих, даже наоборот… кто-то разыгрывает партию, и в игре понадобились ненужные по нашим временам качества — честность, неподкупность. Вот меня и ввели в игру, легкой фигурой, а скорее всего пешкой, потом разменяют или… пожертвуют… по обстоятельствам. Я взяток не беру, смешно… Знаете почему? В жизни не поверите! Боюсь! Все гребут, о страхе и думать забыли, а я, по старинке, боюсь. Наш босс мне сказал, что вы рвались на мое место, а вам, наверняка, наоборот. — Ребров кивнул. — На всякий случай столкнуть лбами… всегда пригодится. Мастодонт!.. Фигура!.. И заблуждается тот, кто решил, что старик — впрочем, какой он старик? Это я старик — примитивен. А он мастер кружевного интригоплетения. Помните, как вышиб Панина?

Ребров кивнул.

— А ведь это спектакль, поверьте мне! Панин скоро всплывет, попомните мое слово… Если люди всегда на плаву, а вроде бы и в опале, знайте, это у них работа такая — быть в опале. Настоящие опальные не всплывают, так и гибнут в безвестности, больные, одинокие, никому не нужные. Игрища с опалой — любимые в нашем народе. Если монарху нужно укрепить преданного вельможу, он его сначала в отжиг — в опалу, а потом опальный возносится народным любимцем. Как же, бросил вызов самому монарху! Во смельчак! Чугунов отпил кофе. — Точно постарел… болтлив не в меру. Словеса всем поднадоели, а по жизни… вы вправе думать: ты-то в Цюрих едешь, а я остаюсь с тобою, родная моя сторона!.. — пропел на мотив популярной песни начала пятидесятых.

Ребров мял салфетку. Чугунов поднялся, посмотрел сверху вниз:

— Вот что я вам скажу, юноша, если не увидимся больше… если начнут шептать о слабом сердце и подорванном здоровье… не верьте! Я крепкий, хоть и сильно бэу (бывший в употреблении).

— Не понял? — смущенно вопросил Ребров.

Чугунов не ответил, высокий, худой, пружинной походкой направился к горе немытой посуды.

К столу подошла секретарша Черкащенко, присела без спросу — таким спрашивать ни по должности, ни по данным не обязательно.

— Сумасшедший, — пробормотал Ребров и кивнул в сторону уходящего. Все как сговорились… вчера мать, сегодня этот… все сходят с ума, а может уже сошли?.. давно…

Мария Павловна безмолвно пила кофе, давно забыла про смущение, ловко-неловко, неудобно и прочую чепуху.

Ребров не любил, когда его разглядывают, спросил чуть резче, чем следовало:

— У вас ко мне дело?