Жулье. Золото красных. Выездной

— Как у них настроение… но не лютуют, того, чего ты ждешь нет… двухсотваттную лампу в морду… дергать по ночам… нет… Вроде примарафетились, с пониманием, даже с сочувствием тебя разрабатывают, но это видимость, внутри они те же ребята, что двадцать, сорок лет тому… только свистни… и понеслась…

— И как же тебя разрабатывают? — не утерпел Ребров.

— Душеспасительными разговорами… и демонстрацией вольнодумства… чтоб мог подумать что ты и они единомышленники… неподготовленных здорово пробирает. Рассчитываешь биться головой о цементную стену… а на поверку — вата… весь запал пшиком и выходит… Ушлые ребята, терпеливые… все по-доброму да по-доброму… и вдруг, как врежут поддых, мало не покажется…

— Бьют что ли? — Приподнялся Ребров на локте.

— Других, что ль, способов нет?.. Пруд пруди! — Сеня отпил холодного чая, пояснил. — Человека в Лефортово не с облака привозят… каждый где-то чего-то когда-то, они раскапывать мастера… так, мол и так… значит анальный секс уважаете?..

Холин сидел в любимой белой гостиной своей квартиры в Цюрихе и плакал, без стеснения и намека на мужественность:

— Уж и не мечтал, здесь оказаться. Ольгу жаль… вот попала.

Напротив, с обожаемым «чекистом за бугром», примостился верный Пашка Цулко. Пашка принял свою дозу и нравоучительно заметил, показывая, что все московские фокусы Холина ему известны:

— С Олькой ты здорово обтяпал… честно скажу, не ожидал… не верил, что сможешь…

— Ты о чем? — Холин погрузился в привычную атмосферу вранья и «несознанки», царящую в совколониях.

— Ладно… ладно… — Выпивка настроила Пашку на добрый лад. Прогнусавил: — Не сыпь мне соль на раны!.. Не сыплю! Молчок! Твоего предшественника Реброва конторские взяли в оборот… Я подкинул коллегам тягостные для него бумажки, по дурости подмахивал, да подсовывал… Ребров из наших с тобой грехов кое-что умыкнул в Москву, не поймет, дурья башка, что грехи не наши персональные, а групповые… а в группе сам знаешь кто!.. себя, а значит и нас, сожрать не дадут…

В кабинете следователя КГБ подполковника Грубинского тихо, и лишь позвякивала ложка в стакане чая. Ребров сидел на стуле уже который час, неспешно разговаривал с подполковником.

Грубинский отпил чай, предложил Реброву:

— Не хотите?

— Спасибо! — Отказался подследственный.

— Вчера, — сообщил Грубинский, — был в Вахтангова на «Турандот»… отпихнул лимон ложкой, сделал глоток, — не то… вот в шестидесятых, помню… или моложе был, острее восприятие…

Ребров молчал. Перед Грубинским лежали бумаги — результаты допросов вчерашних, позавчерашних, недельной и месячной давности.

— Мы уже четыре месяца с вами работаем? — Уточнил Грубинский, точно зная день и час задержания Реброва. — Отчего вы не хотите сказать, где документы?..

Ребров не скрывал:

— Это единственная гарантия, пусть слабая, моей безопасности…

— Весьма слабая… — Грустно улыбнулся Грубинский, прихлопнул бумаги ладонью. — Не для протокола… Воруют?

— Еще как… — Подтвердил Ребров.

Грубинский пригубил чай:

— По вашим оценкам, сколько партийной валюты за рубежом… сотни тысяч? миллионы?

Ребров смотрел сквозь зарешеченное окно, прислушивался к трамвайным перезвонам:

— Сотни миллиардов!

— Да бросьте! — Грубинский оторвался от чая. — Не поверю… нет, ерунда какая-то… конечно, есть нечистоплотные партработники… один, другой… украдут сотню тысяч, но чтоб, как вы утверждаете…

— Я не утверждаю, — поправил Ребров, — вы спросили, я предположил…

— Верно, верно… — охотно согласился Грубинский, потянул на себя листок из стопки. — Фамилия вашей матери Ястржембская?

— Я уже говорил. — Подтвердил Ребров.

— Полька… — подполковни задумался. — Я сам вот тоже не без польских кровей… с поляками круто взяли одно время, да и не только с ними… Ваша мать сидела… — Полуспросил, полупотвердил Грубинский. — Все отворачивались от таких… А ваш отец не отвернулся… — Грубинский замолчал.

— Ребров, фамилия вашего отца?

Подследственный кивнул.

— Он и мать давно развелись?

— Давно, — подтвердил Ребров, — мне стукнуло восемнадцать, я хорошо отношусь к отцу… несмотря на его новую семью, на детей… он никогда не повышал голос… любил меня… сколько себя помню, не поднимал на меня руки…

— Естественно… не поднимал руки… — Грубинский постучал ложечкой по стакану. — Ребров же не ваш отец, наказывать чужого… не каждый способен…

— Что? — Ребров вскочил, перевернув стул, перед глазами поплыло, решетка на окне стала изгибаться, задрожала, как горизонт в мареве жаркого дня и побежала складками, будто крупноячеистая сеть.

— А вы не знали? — Грубинский паузой, потупленными глазами выразил сожаление. — Вот видите… Ребров усыновил вас в полтора года…

— Значит, он и есть отец, — выдохнул подследственный.

— Так-то оно так… — мудро заключил подполковник, — но есть и настоящий отец… чтоб там ни было, узнай я такое о себе, непременно б умолял… скажите кто отец?

— Кто отец? — Повторил Ребров и поразился сухости во рту, непослушанию языка.