Читаем Журавли. Рассказы полностью

Только сейчас я в полной мере осознаю великую мудрость моей мамы. Ее молчание было более действенным укором мне, чем наказание. Жаль, что так коротка была наша с ней жизнь. Хотя нет, я не прав. Когда мне плохо, я разговариваю с ней, и она мне что-то советует, пытается защитить от невзгод. Так происходит всегда, когда я прошу ее о помощи.

Второй раз в первый класс


Сегодня, когда мне исполнилось семьдесят лет, я понимаю, что повидал на земле-матушке больше многих своих сверстников. И это не пустые слова, мне есть с чем сравнивать и что вспоминать. Я учился и в деревенских, и в городских школах, в советских техникумах и институтах, и даже в Великобритании, в Манчестерском университете, где пополнял свои знания о чуждых нам законах капиталистической системы, живущей по принципу «человек человеку волк». Но самое щемящее, самое дорогое для меня воспоминание – школа в деревне Погодаева.

Я расскажу об истории первого моего знакомства с огромным, как сибирская тайга, миром знаний, и о тех, кто ввел меня в этот мир. Он остался в моей памяти не сам по себе, но в конкретных людях, в образах учителей и товарищей.

Наша школа – это большой дом посредине села на берегу Илима. Разделен он был на три части. В первой стояли четыре колонки парт, которые использовались по очереди, в строгой последовательности. Первая колонка предназначалась для первого класса, вторая – для занятий второго класса, на третьей сидели третьеклассники, а на четвертой располагались самые старшие – ученики четвертого класса. Средняя часть дома была отведена для отдыха на переменах, а также могла использоваться как спортзал. В дальней части школы жил учитель, там же находилась библиотека. Помню свою робость перед ее дверьми и особый, ни с чем не сравнимый запах старых книг – старожилы рассказывали, что книги привезли в деревню еще до революции местные купцы, которые, собственно, и построили эту школу.

Для всех в деревне, и малых, и старых, школа была святым местом. Если бы здесь стояла церковь, то думаю, что почитали бы эти два здания одинаково. Сейчас в это трудно поверить, но мы, дети, никогда в школе не хулиганили – ничего не ломали, не портили. Возможность подобного святотатства даже в голову никому не приходила. Но в жизни всякое бывало: случайно разбитое стекло – трагедия, залитая чернилами тетрадь – горе невероятное. Авторитет учителей – высочайший. Если в твой дом приходил учитель, все домочадцы почтительно и испуганно молчали, ожидая его обвинительного слова. Милиционера боялись меньше. Вернее, учителей не боялись, их уважали. Все старались помочь им, колхоз – дровами, сеном, иногда мясом, ну, а крестьяне не считали зазорным поделиться с учителем теми крохами, что они так трудно добывали для своих семей.

В первый класс я поступал дважды.

Осень в Сибири – отличная пора. Особенно конец августа. Прошли первые заморозки, а за ними исчез гнус, который летом приносил столько мучений и зверю, и человеку. Лицо приходилось покрывать сеткой, сплетенной из конского волоса, ну, а одежда как у кого, по мере выносливости, главное, чтоб голых участков тела не проглядывало. Вмиг накинутся кровожадные насекомые.

А теперь – благодать, хоть нагишом бегай; и тепло еще, и солнце не припекает. Выбежишь утром на улицу, да так заиграешься с ребятами, что про все мамины наказы забудешь. Только когда заметишь, что солнце к Красному Яру подошло и колхозники с полей возвращаются, опомнишься, и всплывет в памяти то, что мать тебя еще с вечера просила сделать. Бежишь домой, а там свинья недовольно хрюкает, куры кудахчут, все голодные, но дозваться меня не могут…

По-быстрому всем раздашь корм, потом на Илим за водой, а затем с чистой совестью у ворот встречаешь маму.

Вот в один из таких дней мои закадычные друзья и спрашивают меня:

– Мишка, ты в школу идешь?

– А вы?

– Мы идем.

– Когда идти-то надо?

– Завтра.

Вечером хнычу: «Мама, Володька завтра в школу идет, Ванька тоже».

– Ну, и ты иди.

– Мама, но у меня же школьной формы нет.

– А что, все в школьной форме будут?

– Не знаю.

– Давай, Миша, я постираю твою рубашку и штаны приведу в порядок.

Утром, аккуратно причесанный и чисто одетый, я пришел со своими друзьями в школу.

Учитель – Георгий Васильевич – посадил нас за парты и начал знакомиться с нами, первоклашками. Смотрит в журнал и называет фамилию. Меня в списке не оказалось. Видимо, забыли записать. Учитель еще раз проверил списки. Поднял меня из-за парты и спрашивает:

– Ты какого года рождения, Миша?

– Не знаю…

– Плохо, что не знаешь. Посиди сегодня с нами, а завтра принесешь свидетельство о рождении.

– Хорошо, Георгий Васильевич.

Вечером, когда мама нашла мое свидетельство о рождении, мы поняли, что учиться в школе мне еще рано. Но я пошел туда и на другой день.

Георгий Васильевич посмотрел свидетельство, ласково улыбнулся и сказал непререкаемым тоном:

– Миша, погуляй еще годик, а потом приходи.

– Георгий Васильевич, а можно мне учиться вместе с Володькой и Ванькой, – прохныкал я.

– Нет, Миша, им пора в школу, а тебе еще рано.

– Я и буквы все знаю.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное