Журавли. Рассказы

Жил в нашей деревне Коля Еха, со странностями парень, говорил плохо, невнятно. Таким он был от рождения: с головой не все в порядке. Но физически сильный, здоровый, исполнительный до самозабвения. В тот день, когда мы отправились за горохом, на нашу беду Колю Еху бригадир, устав от ребячьих набегов, назначил дежурным по полю. Мы думали, горох сторожит кто-нибудь из дедов, но встретить этого молодого великана не предполагали. И поэтому как обычно, проворно и беззаботно, особо не прячась, обрывали сладкие, сочные, молочной спелости стручки. И тут появился Коля Еха. Он сидел на коне, и погоня для него не составляла труда, а только была развлечением. Любого из нас, кто попал бы под копыта его коня, Коля в своем безотчетном рвении раздавил бы, не усомнившись. Как-то раз одному мальчишке он бичом рассек спину. У того на всю жизнь шрам остался. Коля Еха был не злой, он просто не понимал, что такое жалость, – как зомби. А знал только приказ – сторожи! И он сторожил каждую горошину. Противостоять ему мы могли единственной тактикой – бежать врассыпную. Так и сделали…

Я с испугу влетел в рожь. Бегу, рожь колышется, накрывает меня с головой, как волна. Радуюсь, что скрылся. Отдышавшись, огляделся и понял, что выбраться отсюда будет непросто. Не знаю, куда идти. Рожь в два метра высотой. Не видно ни леса, ни деревни. Святая деревенская заповедь – топтать хлеб, или, как говорили, «делать потраву» хлебного поля – величайший грех. Нигде этот закон не был прописан, но передавалась эта крестьянская мудрость от поколения к поколению. Знал ее каждый, от малого ребенка до седого старика. Я оправдывал свой проступок тем, что оказался в хлебах не нарочно, а от страха, спасая свою жизнь. Но корил себя жестоко: что скажет мама, если узнает, что я хлеб потоптал? И от стыда горели огнем мои пятки, касавшиеся святого – зерен будущего хлеба.

Я не заметил, как стих шум погони. Осторожно, как можно тише, я начал осматриваться на местности. Но куда ни гляну – везде рожь, и только сверху небо. Где я, где дорога? – никак определить не могу. А метаться по ржи в поисках выхода – не хочу, чтобы не повредить лишний колосок. Стал прислушиваться, может, кто по дороге поедет? И точно, вскоре заскрипела таратайка. Это телега на двух колесах. Я пошел на звук, ступая осторожно, стараясь как можно меньше смять колосков, и выбирался из дремучих зарослей ржи налегке. Горох разлетелся из-под рубашки, пока бежал. Несколько оставшихся стручков выбросил.

В деревню прокрался в обход, через лес, пришел последним. Ребята сидели на берегу Илима грустные. У Вовки была порвана новая рубаха, и он ни в какую не хотел являться домой, насилу уговорили. Мы молча переживали неудачный поход. Через несколько дней, сойдясь на площадке у колхозного амбара, пацаны шепотом, как заговорщики, опять обговаривали новый налет на гороховое поле. Я с ними идти отказался. Сказал, что горох не люблю. Объелся.

За дровами

Таежные жители знают, что медведи предпочитают жить в лесу и людям на глаза не попадаться. Поэтому во времена моего деревенского детства встреча с медведем – если это не подготовленная охота – была большой редкостью. Волки – другое дело. Они к нам частенько наведывались зимой в хлевы, даже коров задирали. Голод вынуждал. Прямо за околицей тайга начиналась. Бывало и так: идешь по деревне, слышишь, собаки истошно лают. И холодеешь от догадки: это ж волки рядом! Но никуда уже не деться: волки, лес и деревня – все рядом. Все едино – и они, и мы, и каждому в этом мире свой уголок отведен, свое жизненное пространство. И кто кого больше боится – неизвестно. И можно всем научиться жить бок о бок, если не нарушать древних связей и установленного природой поведения.

Наша деревня зимой – это продолжение тайги. Те же сугробы, темень непроглядная, электричества нет. В некоторых домах закопченные окна тускло светятся – там керосинками освещают помещения. А в большинстве изб проще решали эту проблему – едва стемнеет, ложились спать. Линию электропередачи подтянули к нам, когда я уезжал из деревни, в шестидесятом году. До того электричество имелось только в Нижне-Илимске, где мы в школе учились.

Волки, помню, были, но, чтобы встречаться с ними, как с собаками, мне не приходилось. Убитых видел, разглядывал. Мне казалось, что внешне ничем волк от собаки не отличается. Однако увидеть рядом живого волка, глаза в глаза – не приходилось. Волчий вой не в счет, его слышно издалека. Но по-настоящему я узнал нрав волков, когда чуть не стал неожиданной добычей этих умных, целеустремленных хищников.