Журавли. Рассказы

Это было, действительно, всенародное горе. Люди верили Сталину, как родному отцу. Верили искренне. Никто никогда ни в чем Сталина не винил, мы жили с ним одной судьбой. Смерть его была ударом для всех. В деревне я не слышал ни от кого плохих слов о Сталине. Молились – только бы выжил. День ото дня сестры приносили новости о состоянии любимого вождя, одна другой хуже. А 5 марта вернулись из школы заплаканные – умер.

Ужас охватил нашу семью.

И мы с мамой плакали. Потом оделись и отправились через реку в Нижне-Илимск. Среди людей горе пережить легче. У райкома партии народу видимо-невидимо. И первый секретарь, и еще кто-то из начальства, не скрываясь, плачут навзрыд. Кто-то сказал: «Хуже войны». Мне запомнилось, что вдруг наступила тишина. И люди вдруг перестали плакать. Почему? Или уже все слезы выплакали? Только слышно было, как гудят провода да постукивают на пронизывающем ветру распахнутые форточки. Это была минута молчания.

Больше никогда в жизни я не видел, чтобы люди так горевали о руководителе своей страны. Это сейчас нас научили относиться к власти равнодушно. Что, мол, она такое? Организация по решению проблем нашего жизнеустройства, временно возглавляемая выбранным человеком. А тогда еще было присуще людям отношение к власти как к дару Божьему. За руководителем страны люди видели Божье помышление, поэтому и все дела его принимали как должное. Да и как иначе, если Сталин был победителем фашизма, спасителем государства и всех нас, так горестно сейчас его оплакивающих. Значение его подвига трудно переоценить даже сегодня. Не сплошным концлагерем, как мечтали фашистские бонзы, стала моя Родина, а хоть и не богатой, но независимой страной. Без Божьей помощи такие дела не вершатся. И люди абсолютно доверяли своему вождю. И были уверены, что он один такой. Лучше него не будет.

Для всей нашей семьи и, наверное, для большинства моих земляков кончина Сталина была концом света, крушением всех надежд. Я это видел и даже тогда понимал, что горе было искренним. Здесь не было фальши, детей не обманешь. Мне было семь лет, и я, может, единственный раз в жизни увидел, как по-настоящему горюют о безвозвратной потере любящие люди.

Сенокос

Настоящее лето

В последние дни июня, когда устанавливалось цветущее, жужжащее, ягодное, настоящее лето, в деревне Погодаева все приходило в движение. На конном дворе ремонтировали телеги, хомуты и сбруи. Кузница пыхала едким дымом от горна и зловеще шипела, когда металл для закаливания опускали в ледяную воду. Женская половина деревни занималась заготовкой припасов на зиму. Близился сенокос.

В колхозной конторе формировались бригады. Сенокосные угодья в колхозе всегда располагались на одних и тех же делянках. Они назывались Елань, Россоха, Ближняя Тушама, Дальняя Тушама. В каждой бригаде от десяти до пятнадцати человек. Мы, подростки, с нетерпением ждали конца формирования, потому что в бригаду включались и пацаны десяти-двенадцати лет, но не больше двух в каждую. Главная наша задача – подвозка копен и зарода[6]. Для того чтобы лошадка меньше уставала, и нужны были мы, маловесные пацаны. Доставалось нам, правда, не по возрасту. Бывало, задницу до крови стирали, так что к вечеру не могли ходить.

Все мои сенокосные годы меня отправляли на Дальнюю Тушаму. Память бережно сохранила это благодатное время. Зимовье срублено под пологом густо переплетенных лап старых елей. От избушки до речки ярким желтком разливалась полянка, вокруг нее стояли пестренькие, как курочки рябы, молодые березки. Если от речки дул ветерок, то тоненькие их листья вздыбливались, как птичьи перышки. Тушама в тех местах полноводна, не Илим, конечно, но и не игрушечный ручеек. На ней, вблизи зимовья, был даже омут, правда, не страшный, и все в нем купались, без всякой опаски. А потом на берегу сочиняли сказки про водяных чудовищ и русалок.

Безграничная, подпирающая небеса тайга дарила ощущение величавой мощи и неизбывной свободы. А в деревне, которую обнимал такой же вековой лес, этого ощущения не было. Наверное, потому, что Тушама с ее таинственными омутами и лихими перекатами, с заливными лугами, напоенными сладкими соками трав, открывала нам что-то неизвестное, пугающе взрослое, заставляющее задумываться о будущем. Пенье птиц, кукование кукушки, барабанная дробь дятла, шелест листьев и скрип деревьев вызывали в душе чувство восторга и любви ко всему окружающему миру.

Косить ребятне доставалось редко. К тому же основной укос делали косилками на конной тяге. Вручную докашивали немного, в неудобных местах. Там росла трава, иван-да-марья, лесной колокольчик, горошек и жесткие злаковые, скосить которые можно было только хорошо отбитой и заточенной косой. Да и то по росе.