Журнал Двести

Должен сказать, когда я писал свой роман, я чувствовал себя неописуемо свободным. Я мог позволить себе все, что хотел. Все ограничения, которые я ставил перед собой, были моими личными ограничениями. Никаких социальных ограничений, никакой внешней цензуры не чувствовалось. Это, между прочим, очень новое ощущение, странное. Но молодежь наша успела в этой новой ситуации написать по два, по три-четыре романа, так что для них тут ничего нового нет. Но вот прорыва пока тоже нет.

НИКОЛАЕВ: А вы не боитесь, что прорыв совершат новые люди, которых вы не знаете даже. Что это будет не прорыв Столярова, Лазарчука, Рыбакова, Штерна, а совершенно незнакомых новых людей, и пойдут они не в ту сторону, в которую вы все-таки подсознательно надеетесь и ждете?

СТРУГАЦКИЙ: Андрюша, я не только не боюсь (бояться тут абсолютно нечего), но я почти уверен, что так и произойдет. И самое неприятное в этой ситуации будет то, что прорыв состоится и — не будет нами узнан.

НИКОЛАЕВ: Может он есть уже, просто мы его пока не видим?

СТРУГАЦКИЙ: Нет. Понимаете в чем дело, когда возникла фантастика шестидесятых, читатели приняли ее на "ура", а литературная критика, даже самая что ни на есть либеральная, приняла ее в общем-то в штыки. Потому что она была воспитана в представлении сороковых-пятидесятых годов, и вот это новое казалось им нелепым, неправильным. Собственно, что новое произошло? Реализм вошел в фантастику. До шестидесятых годов в фантастике не было реализма. Каждое фантастическое произведение представляло собой, по сути дела, хуже или лучше написанный учебник жизни. Вот это правильно, это не правильно. Черное-белое. Хорошие — плохие. Это были такие плакатики. И вот в шестидесятые в фантастику ворвался реализм, живая жизнь в том виде, в каком она на самом деле существует. Это далеко не всем понравилось. Должно быть, что-то подобное происходит сейчас. Вот, например, я с большим интересом, нет, с интересом не то слово, но с любопытством наблюдаю как фэнтези завоевывает рынок. Ведь сейчас читателей и любителей фэнтези, наверное больше, чем любителей так называемой жесткой фантастики. Может быть фэнтези и есть новое. Но тут дело в том, что фэнтези хорошо освоена на Западе…

НИКОЛАЕВ: Борис Натанович, а вам не кажется, что под то, что вы сказали, очень хорошо попадает роман Звягинцева. С одной стороны критика категорически не принимает этот роман, и вы как критик тоже не принимаете…

СТРУГАЦКИЙ: Нет, беда в том, что я не принимаю это как читатель.

НИКОЛАЕВ: А вот читатели проголосовали за его роман… Не просто так, не фанаты-звягинцы вручили ему премию, а именно те же люди, что дали впоследствии премию "Гравилету". Неужели это не настораживает? Может быть роман Василия Звягинцева это и есть прорыв?

БЕРЕЖНОЙ: Если бы в том году был "Гравилет", Звягинцев, скорее всего, премию бы не получил…

НИКОЛАЕВ: Не факт.

СТРУГАЦКИЙ: Андрей, ну, что касается Звягинцева, то я не вижу в нем ничего нового, в этом романе. Я не о частных недостатках говорю… Главным недостатком романа является полное отсутствие в нем нового.

НИКОЛАЕВ: Это вам так кажется, Борис Натанович…

СТРУГАЦКИЙ: Нет, нет, нет, нет! Когда литературные критики не принимали, скажем, ранних Стругацких или раннего Гансовского, они не отрицали новизну, они прекрасно понимали, что, да, вот пришли писатели, которые пишут не так, как Немцов, Казанцев, Охотников. Они понимали, что это написано по-новому. Им (MI)эта новизна(D) не нравилась. Вот ведь в чем все дело. Не нравилась новизна. Они не считали, что фантастика должна быть реалистична. Если уж Тынянов — Тынянов! — упрекал Алексея Толстого за то, что его Марс слишком реалистичен!.. Тынянов! Величина номер один в нашей литературной критике! Так что вы хотите от среднего рядового критика, пусть даже самого добросовестного и либерального… Вот другое дело, что я плохо знаю фэнтези, я не люблю этот жанр… Может быть, там происходят какие-то совершенно новые, неизвестные ранее процессы? Но об этом я просто судить не берусь. Что же касается реалистической фантастики, то повторяю: нет главного — нет новизны. Все это… Ну, это знаете как после… я даже не знаю, какой пример… как после "Отцов и детей" Толстой пишет "Войну и мир". Великое произведение, гениальное, замечательное, но это не есть прорыв в новую литературу! Эта тот же самый, так называемый, критический реализм, ничего принципиально нового здесь нет. Вот когда появляется "Мастер и Маргарита" вот тут самый заскорузлый критик понимает, что возникло нечто новое, не было такого раньше! Нет, конечно, спохватываются, что Н.В.Гоголь в такой манере работал когда-то, но тем не менее, сегодня это совершенно новый род литературы — очень нехарактерный, очень нетипичный, ни на что не похожий… Вот я чего-то аналогичного жду… А сейчас все пишут добротные и даже прекрасные романы в одной и той же, если угодно, фантастико-реалистической манере. По одному и тому же принципу. Нарушение этого принципа не происходит. Это и хорошо, и плохо…