Журнал Двести

НИКОЛАЕВ: А повесть Александра Щеголева "Ночь навсегда"? Про мальчика с придуманной психологией?

СТРУГАЦКИЙ: Нет, это просто хороший фантастический детектив… Причем, фантазирование идет в самой неожиданной области — в области психологии, там, где, казалось, фантазировать нельзя — а, оказывается, можно…

НИКОЛАЕВ: Так разве это не прорыв? Раз "казалось нельзя, а оказывается — можно", так не есть ли это что-то новое?

СТРУГАЦКИЙ: Ну, может быть, Андрей. Не берусь спорить, не берусь… Может быть, это какие-то проблески нового, возможно… Вещь не тривиальная. Щеголев вообще идет какой-то такой СВОЕЙ тропкой. Он, казалось бы, использует старую методику и старые манеры, но все время очень по-своему это у него получается. С "Любви зверя" это началось. "Любовь зверя" очень странная вещь, она стоит сбоку, она не mainstream, она, так сказать, ближе к какому-то берегу, какому-то флангу mainstreama. Очень оригинальная вещь. Черт его знает, может быть Щеголев и, будет первым человеком, который совершит некий прорыв. Пока в нем старого больше. Но может быть, если бы в нем было больше нового, я бы его как раз и отверг.

НИКОЛАЕВ: Хорошо, прозу Тюрина вы отвергаете большей частью.

СТРУГАЦКИЙ: Нет, прозу Тюрина я отвергаю совершенно по другим соображениям. Дело в том, что Тюрин находится на совершенно другом краю, он пытается по-прежнему писать научную фантастику. Вот в чем вся беда Тюрина. Тюрин никак не поймет, или не хочет понимать, или ему не нравится понимать, что время научной фантастики кончилось. Вот я сейчас читаю его новый роман…

НИКОЛАЕВ: "Последнее чудо-оружие страны Советов"?

СТРУГАЦКИЙ: Да. Роман сильно отличается от того, что Тюрин писал раньше… Это, безусловно, шаг в правильном направлении, но Саша и там ну никак не может удержаться от многословных, изящно написанных псевдонаучных периодов, которые абсолютно не нужны в современном романе. В романе, претендующем на звание художественного произведения. Все это лишнее, все это ненужное… Это как если бы вдруг М.А.Булгакову вдруг пришло бы в голову описывать научную основу волшебства Воланда, и он посвятил бы этому три-четыре абзаца с употреблением таких слов, как "микрополя", "псевдокорпускулы" и т. д.

БЕРЕЖНОЙ: Ну, луч профессора Персикова он же изобразил?

СТРУГАЦКИЙ: Так у него эта самая повесть на порядок слабее… Она-то, как раз не является совершенно новой, это как раз тот пример, когда великий писатель пишет побрякушку. И эта побрякушка сверкает и блестит среди произведений такого же типа просто потому, что она написана Мастером. Но только поэтому.

БЕРЕЖНОЙ: А пересадка гипофиза профессором Преображенским?

СТРУГАЦКИЙ: Слава богу, вы обратите внимание — там хватило у Михаила Афанасьевича чувства такта совершенно не углубляться в научную сторону. Хотя он ведь врач, и казалось бы, мог соблазниться. Но не соблазнился! Потому что он чувствовал, насколько это будет эстетически излишне. Он же прекрасно понимал, что это у него не научно-фантастический роман, это символика, притча, басня… А вот у Саши Тюрина (которого я очень люблю) — у него есть это вот… не может он расстаться с любовью к научной фантастике, к Science Fiction. Ему все кажется, что в научно-фантастических идеях содержится нечто существенное и важное. Нет там ничего. Нет. Времена, когда научно-фантастические идеи поражали воображение читателя давно уже миновали. Было такое время, было, но эти времена прошли. Наука перестала быть экзотична. Наука больше не чудо — наука это быт. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

ОСТРОПЕРЫ ВСЕХ СТРАН ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ!

Борис ШТЕРН: Итак: написано три главы, начата четвертая. С этого момента "Оберхам", если захочет, может продолжать нескончаемый фантастический роман о нобелевском лауреате Станиславе Леме, о фантастах, о фенах, о фантастике и так далее. Темп, тон, ритм заданы в этих коротких главах. Два непременных условия: бог в животе и чувства добрые. Да, забыл про художественность! Художественность обязательна! Время действия — анахроническое. Сюжетные направления — разнообразные.

Александр ЩЕГОЛЕВ: НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Наученный горьким опытом других шутников, автор этой части буриме торопится заявить следующее.

1. Ольга Ларионова — это писательница, чьи произведения он (автор) любит с ранней юности и чьи книги он собрал, вероятно, в полном объеме. Уважение автора к этому человеку искренне и глубоко.

2. Борис Штерн — это, во-первых, первоклассный писатель, во-вторых, мужчина, причем, настоящий.

3. Борис Руденко и Юрий Брайдер, по мнению автора, прежде всего писатели, и только потом "милиционеры", "капитаны" или "майоры".

4. Вообще. Как говорится, все совпадения имен и описанных событий абсолютно случайны. Автор заранее просит прощения у тех, чьи имена без спроса использовал. А также у тех, чьи не использовал.