Журнал `Юность`, 1973-1

— Так хлопцев в армию провожаем… Вы ж сами сказали: проводить по первому классу… Часы подарить… Чтоб где ни служил, а на часы глянет — Тимановку вспомнит… А где их взять, часы-то?..

— Что искать? — обронил председатель. — У меня двадцать штук с весны лежат в сейфе. Тут, Сашко, дело потруднее. Бери мою машину, мчись в город, договорись с рабочим классом, чтоб помогли нам свеклу повыдергивать. На технику теперь не рассчитывай…

И, сказав это, удивленно замолк, потому что боль Бнутри притихла и тело перестало быть стеклянным.

Можно было не глядеть на барометр — пора дождей кончилась.

…Утром выпал снег. Но земля, хранившая ещё тепло и влагу, не приняла снега, и он таял, едва прикоснувшись к ней. Зато дома, школы, памятник, кинотеатр, мастерские, заводы — все стало лохматым и неправдоподобно большим. К прозрачному, студеному воздуху примешивался запах схлестнувшейся с холодом травы, и оттого дышалось на редкость молодо.

Проснулся Желюк в тот день задолго до рассвета.

Проснулся от мысли, что сегодня произойдет что-то хорошее. Долго лежал, перебирая в памяти дела рождающегося дня, и вдруг вспомнил: телевидение… Сегодня передача об их колхозе.

А вспомнив, уже не мог спать, и тихо, чтобы не разбудить домашних, поднялся и вышел на улицу.

И едва переступил порог, ощущение праздника захлестнуло его, да так сильно и неожиданно, что он остановился. Тимановка — огромная, из конца в конец около четырех километров — лежала перед ним в белом наряде невесты. В мысли Желюка вплелся какойто посторонний и в то же время знакомый звук.

Прислушившись, ахнул: это ж в тишине пел его родничок. За долгие дожди Желюк уже поотвык от его голоса. А тот жил и тоненько тенькал в утренней тишине.

Зной плыл над земным шаром… Зной тёк с неба, обрушивался на землю, и она превращалась в прах.

Зной обжигал лицо, руки, тело… А они все шли и шли…

Черная стена смерти двигалась на них неумолимо… А они шли и шли…

Иногда кто-нибудь из солдат забегал вперед и смотрел в лицо политрука. Он не видел драной гимнастерки, обмоток, пыли и грязи на солдате.

Одни глаза: а будет… вода?

— Будет, сынок, будет… иди…

Он знал о них вес, хотя говорить было некогда. Ему и не надо было ничего спрашивать. Такие же глаза дома, в Тимановке, смотрели па пего в самое трудное время коммуны, которую создали двенадцать беднейших семей…

— А будет хлеб?

— Будет, обязательно будет…

Сейчас, па этом марше, в груди кипела, билась злость и одно желание: провести этих ребятишек (они вчера ещё все бегали в школу) через жгучую, страшную степь. Выйти к своим, дать попить солдатам…

…Он шел по степи… И они, выросшие где-то далеко-далеко от его родной Украины, в селах с певучими русскими названиями, в степях Башкирии, в казахских аулах, уже не спрашивали пи о чем. А только иногда забегали вперед и смотрели в лицо: «Вода?»

Ночь была желанной для всех, кроме политрука… Он сидел без сна, и тягучая, густая тьма, плотная и душная, обступала со всех сторон измученных солдат и его. И помимо воли, вопреки здравому смыслу вдруг всё начинало таять, в темной, густой черноте наступал просвет. И оттуда веяло запахом цветущего сада, настоем трав и леса. И по всей Тимановке пели криницы, выбивавшиеся из-под земли звонкими ключами.

И они с Карпо, первым другом, молодые и сильные, шли впереди коммунаров, вгрызаясь в пахучую стену травостоя… А потом мчались на низкорослых лошадках по окрестностям села: при ревкоме был создан отряд по борьбе с бандитизмом. И первыми вошли в него комсомольцы.

Ночь, ласковая и пахучая, обнимала деревню, и, наклонившись к кринице, можно было пить, пока не начинали неметь зубы и вода не заливалась за пазуху.

Можно было плакать, когда хоронили друзей, убитых кулачьем и бандитами. А можно было смеяться от счастья, когда Иван Семанчук разобрался в «фордзоне»— диковинной, чудной машине, и сам, ещё два дня назад не имевший представления о тракторе, повел его в поле. А за ним, за бороздой шли коммунары, первыми вступившие в только что созданный колхоз, и шла вся Тимановка.

Ох, какая начиналась жизнь!..

…Чистая отдушина в сальском небе затягивалась мутью… И кто-то из спящих солдат глотал во сне несуществующую воду.

«Буду жив, — дал себе клятву Желюк, — вернусь в Тимановку, напьюсь из всех ключей се… вместе с Карпо…»

И не знал он, что в это же время его друг (с которым уже давненько разлучила их судьба, потому что Филипп стал председателем колхоза в Ттмановке, а Карпо послали в Молдавию возглавить один из райисполкомов) лежал, прижатый к днепровскому берегу с группой солдат. Мимо бежали и падали в воду те, кто уходил от дикого натиска немцев. А они вросли в землю… навечно.

…Желюк вывел солдат к своим… Один станковый и 16 ручных пулеметов — вот с чем пришли они под Орджоникидзе.

И когда отоспались и выпили столько воды, — что потом и за полжизни не выпить, опять уснули ребята богатырским сном. А политрук отправился в столовую, чтобы узнать, где и как кормить солдат.