Максимов бубнил тонким, срывающим голосом. Рот его от радости ехал в сторону. Глаза смотрели восторженно. Но Семен, уже не слушая его, озабоченно сказал:
— К Утесинову пошли. Как он?
— Идет, — ответил Максимов. — Терпеливый... Я бы, поди, волком взвыл — такой нарыв большой. А Ташканбай ничего. Молчит...
Утесинов беспокоил Семена сейчас больше всего.
«Дойдет ли он до буровой? — думал Бурыгин. — Максимов помощник неважный — сам еле-еле ходит. Вот же попали. Кому сказать — Бурыгин заблудился — не поверят. Ведь сколько тысяч километров накрутил здесь! Сколько раз попадал и без воды, и без еды, и в бураны, и в гололед. Ничего. Обходилось. А теперь? Обойдется еще или нет? Кто знает...
Конечно, разговоры сейчас в тампоаажной конторе идут: «Поехали... Не доехали... Не приехали... Потерялись!» Ищут, конечно. Только не в той стороне. А то бы давно на них вышли. Наверное, вдоль чинка ищут. Там основная трасса. А они после сто пятнадцатого километра в сторону пошли. К Каракалпакии. Туман. Разбери, какая дорога твоя. На Устюрте каждый шофер сам себе хозяин. Дорог накрутили, как волос. Вот и заехали».
— Пляши, Ташканбай, — пошутил Бурыгин, подходя к Утесинову. — Наша взяла, правильно шли. Буровую с холма видел. Километров десять до нее. Теперь не потеряемся. Как ты дорогу угадал?
— Степь большая, человек не пропадет, — медленно ответил Ташканбай. Он спокойно смотрел на Бурыгина, зачем-то поставив ладонь против ветра.
— Гляди, песок липнет, — протянул он руку. — Откуда песок? Из пустыни. А где она? Там, где солнце садится. Хочешь на восток — иди ветру навстречу. На запад — подставь спину...
— Да, мне Сафонов рассказывал: ты дорогу даже в буран нашел. Трое суток выбирались тогда? А?
— Трое, — кивнул Ташканбай. Видно было, что ему сильно не по себе. Даже сквозь смуглую обветренную кожу пятнами проступал нездоровый румянец. — Сафонов шофер хороший. И человек...
— У меня друзей плохих нет, — перебил Бурыгин. — Давай ногу-то поглядим.
Ташканбай сел на землю, с усилием стянул тонкий сапог, потом шерстяной красиво связанный носок. Ступня распухла. Кровяные разводы поднимались к щиколотке.
— Мать или жена вязала? — спросил Бурыгин, показывая на носок.
— Мать.
— Домой вернемся, попросишь ее связать для меня?
— Да.
— Ну лады... — Бурыгин посмотрел на сапог. — Сорок второй размер? И у меня сорок второй.
Он быстро стащил валенок.
— Примерь-ка...
Ташканбай осторожно, словно нога была стеклянная, надел валенок на больную ногу.
— Пройдись, — сказал Бурыгин.
Ташканбай с усилием поднялся, сделал несколько шагов.
— Жаксы.
— Ну и ходи, ходи, ходи, — улыбнулся Бурыгин. — А я в твоих сапогах дошлепаю...
Они шли точно по громадному заброшенному дому. Только не видно было стен у этого дома, а крыша — бесконечное, низкое небо — давила, казалось, на самые плечи. Бурыгин нес кошму, в которой были завернуты все их пожитки: чайник, две кружки, алюминиевая плошка, примус и главное — две голубенькие банки со сгущенным молоком. Максимов тащил канистру, в которой бензина оставалось на треть, но шел так, словно волок мешок с мокрым песком. Время от времени канистру брал Ташканбай, и вместе они чуть прибавляли шаг, догоняя Бурыгина, который нарочно шел медленно, чтобы они не очень отставали.
Буровая, к которой их вывел Бурыгин, была брошена еще несколько лет назад. Электросваркой на тронутом ржавчиной листе железа было выведено: «Аксаксаул, ЖНРЭ № 3. 1969». Они шевелили губами, читая и читая надпись, оставленную неизвестным сварщиком из Жетыбайской нефтеразведки, и потом сколько-то времени молча сидели на кошме, стараясь спрятаться от ветра за стальными переплетениями вышки.
Первым очнулся Бурыгин. Двигаясь медленно, через силу, осмотрел брошенную буровую, нашел разбитые доски, слежавшиеся бумажные мешки, какую-то ветошь — все это приволок в одно место.
— Эй, Николай, не спи. — Ташканбай потряс Максимова за плечо. — Пошли бурьян соберем. Костер разожжем: легче будет, тепло будет.
Коля не пошевелился. Сидел неподвижно, будто не чувствовал ни ветра, ни холода, смотрел на стальную вышку, в переплетениях которой свистел ветер.
— Давай, Коля, — Ташканбай не отставал от Максимова. — Чего ждешь? Двигаться надо. Замерзнем, к шайтану...
Максимов встал, будто по частям собирая свое длинное худое тело. Побрел за Ташканбаем, думая о своем.