Журнал «Вокруг Света» №08 за 1978 год

Далекая вышка казалась сплетенной из каких-то паутинок, невесомых нитей, потому что парила в воздухе, не касаясь земли. Висела недолго, но все равно цепкому, привычному к степи глазу Бурыгина было достаточно и этих мгновений: километров десять было до буровой. Не больше.

— Вы-ы-ы-шка! — заорал Бурыгин. — Буровая!

Он еще что-то кричал, не помня себя от радости.

Коля Максимов увидел, как Бурыгин замахал вдруг на холме руками, странно затоптался на месте, поднимая то одну ногу, то другую.

«Что это с ним? — подумал Максимов и уже быстрее зашагал к бугру. — Вроде как пляшет. С чего? А если...»

Максимов отогнал эту мысль. Вообще-то бывает... Он, кажется, читал. Заблудились люди в пустыне. Воды нет. Еда кончилась.

День. Другой. Третий. Идут люди по песку, и вдруг кто-то побежит, закричит или там запляшет. Пишут — значит, бывает такое. Поехали утром — неделю назад это было — к нефтеразведчикам в Тамды. Он, Максимов, на своей машине трубы повез. А Бурыгин с Ташканбаем на цементировочном агрегате. Туман. К обеду на буровых должны быть, а уж вечер. Зимний день короток. Ну, туда-сюда. И ночью, и следующим утром все дорогу искали. Пока горючее не сожгли. Сначала у машин сидели. Думали, может, наткнется кто. Геологи, или чабаны, или случайная машина. Не дождались. Пошли. Бурыгин настоял: надо идти! Вот и идут они. Которые сутки...

Максимов брел, а сам посматривал, как суетится Бурыгин на макушке холма, и тревога, кажется, сама прибавляла ему сил. «А если правда спятил Бурыгин? Как они выберутся? Ташканбай, конечно, парень железный: ногу сбил, идет с трудом, а спросишь: «Как дела, Ташканбай?» — «Жаксы, жаксы» (1 Хорошо (каз.).). И улыбается через силу. Да и вообще Ташканбай человек местный, привычный. Вроде угадал, в какую сторону идти надо. Вчера корешки какие-то откопал. Сварили — есть можно...»

Бурыгин видел с вершины, как заторопился Максимов. Бежал смешно: пополам под ветром согнулся, словно его под дых кто-то саданул, но ногами работал шустро. «В самый раз поспевает, — скривился Бурыгин. — И что за мужики пошли? За двадцать парню, а хуже пацана. Ну куда он сейчас без него? Пропал бы как котенок. Он же, Бурыгин, нутром почуял, что вот-вот солнце прорежется. И побежал. И все точно — успел! Вот она, буровая. Эх, Максимов, Максимов...»

Бурыгин вспомнил, как уходили они от машин, и опять скривился. Надо же, такое спросить: «Зачем, Бурыгин, примус тащить? Сгущенку варить?» — «Точно, угадал, Коля. Шесть банок и еще воду варить будем. В воде самый витамин, когда ее сваришь».

Бурыгин потер зашибленный бок, который вдруг заныл, и вновь почувствовал под рукой «заначенную» банку тушенки: «Открыть, что ли, на радостях? Или погодить?»

Он опять вспомнил, как Максимов спросил про примус. Эх, Коля, Коля-Николаша! Пацан ты, пацан. Без примуса, без горячего хлебова уж давно загнулись бы. Потому что хоть сто, хоть двести километров иди — палки на Устюрте не найдешь. «Нет, погожу еще банку открывать. Потерплю до последнего». Он, Бурыгин, в двадцать-то лет «варежку» не разевал. Свое разумение имел. Он в эти годы уже гнус кормил в Якутии с геологами. Потом в Киргизию, в Хайдаркен, на рудник за туманами ездил. Там дороги такие: пройдешь раз, запомнишь. На обогащенной смеси идешь, а мотор все одно вполсилы тянет. Ползешь, ползешь, аж муторно станет...

И женился там, в Хайдаркене. Какой она ему борщ варила! Со старым салом. Со старым самый вкус. Сейчас бы этого борща. И чего у них не склеилось? Может, потому, что у ее родителей жили? Может, и потому. Бурыгин сам себе хозяин. Сам привык свой борщ своей ложкой хлебать. Не склеилось, и ладно. И ничего. Баб полно. Жены одной нету. Это уж верно говорят...

Бурыгин пошел вниз. Так же сильно и ровно дул ветер, и песок летел за этим ветром. Но как будто стало светлее, и мороз вроде стал поменьше. Бурыгин спускался по склону обычной своей походкой: уверенной, слегка вразвалку, неспешной шоферской походкой. И лицо у него было как всегда. Ну похудел. Ну несколько дней не умывался. И что? Каждый тампонажник или буровик в Новом Узене скажет: Бурыгин идет, Семен Григорьевич. Моторист-водитель цементировочного агрегата. Это не Коля Максимов, который без году неделя на Мангышлаке... А Бурыгин полуострову да Устюрту одиннадцать лет отдал. Помнит, как по пять литров в день воду выдавали. Помнит первый фонтан нефтяной. Помнит первый эшелон с нефтью, ушедший на Большую землю. Одиннадцать лет в пустыне. Это не по городскому асфальту на «Волге» кататься.

— Коля, ты нормы ГТО сдал? — спросил Бурыгин, когда тяжело дышавший Максимов добрел до него.

— Чего?

Сам вопрос этот показался Максимову дурацким.

— Ясно... Не сдал, значит. А зря. Занимался бы ты, Коля, к примеру, бегом — буровую успел бы с бугра засечь. Километров десять до нее. Понял?

Коля во все глаза смотрел на Семена: «Не разыгрывает?»

— Правда, видел?

— Как тебя.

— Ну даешь, Бурыгин. Ну гигант. А я, значит, думаю, чего это ты побежал? И за тобой: Бурыгин зря не побежит, думаю. Утесинов тоже за нами похромал. А я и не понял сразу-то. Ну гигант...