Жуткий Новый год. Крампус, йольский кот и другая зимняя нечисть со всего мира

Кроме того, устраивали охоту на перхт. Группа людей (включая детей), возглавляемая молодым человеком в наряде Перхты, с коровьими и козьими колокольчиками ходила по поселению, заглядывая в каждый дом. Пройдя через деревню, они шли вокруг ее, затем наведывались на поля и пастбища и даже забредали в леса, при этом звонили в колокольчики и стучали молотками по жестяным котлам. Целью такой прогулки было не только отпугивание злых духов (а заодно медведей и волков – на расстояние слышимости колокольного звона). Охота на перхт также имитировала прохождение армии душ, Дикого воинства, для повышения плодородия домашних животных и посевов (как тут не вспомнить покровительницу плодородия Хольду с ее свитой невинных душ?). Подражая опасной богине и ее свите, люди надеялись обрести и ее силу. Но также понимали, что дух, способности которого они пытаются подчинить, может появиться и отомстить. Поэтому на обратном пути участники процессии зажимали колокольчики в руках, не позволяя им звонить. Ведь на их звон могли отозваться колокола настоящего Дикого воинства.

Сказка «Гляди, не пожалей!»

В одном месте была гора, а на ней стоял замок. К замку же вела дорога, извилистая, что змея, и шла она мимо деревни. Еще там была река, и впадала она в озеро, а на реке выстроили мельницу.

И вот стало в тех краях неладно.

Сначала Петер, что пас коз, тронулся умом и зимой, прямо по снегу, погнал скотину к замку. Забрался на гору наполовину, тут-то его и хватились. Звали его обратно, просили, грозили – не помогало. Шел себе вперед, добрался до ворот и давай в них барабанить. А козы-то за ним. Ходят, кричат: «Бе-е-е-е, бе-е-е-е». Так все у ворот и толпились, пока не догадались послать за Петеровой фрау. Та его быстро домой вернула, только с тех пор помнил он не дальше вчерашнего дня.

А ворота им так и не открыли. Даже не окликнули.

Год спустя, тоже под самый Йоль, возвращался мельник от Якоба-башмачника. В гостях он подгулял (говорят, именно в тот вечер в доме Якоба самая хорошая табуретка лишилась ножки и с тех пор стояла, подпертая поленом) и свалился в реку. Хорошо, мельникова дочь, засидевшись с прялкой у окна, эту беду увидела, шум подняла – ну, мельника и вытащили. Да только не дышал он уже. Все уж думали, что конец. Но Карл – Седая Борода, который так был стар, что ноги у него заплетались, к этому времени на шум пришел и сказал:

– Молод ты, мельник, раньше меня отправляться на тот свет, еще окрутишь мою старуху в тех краях, куда живым путь заказан. – Да и огрел труп своей палкой из крепкого ореха.

Застонал мельник, сел, вода изо рта хлещет. С тех пор что ни Йоль, мельник забывал, как говорить, и лишь издавал звуки, словно булькал.

В ту же ночь фрау Матильда, что жила у самой дороги и бегала узнать, что случилось с мельником, вернувшись с реки, увидела, что впопыхах забыла прикрыть дверь. Намело туда снега, на этом снегу в доме сидит собачка, черная как сажа. Стала Матильда ее гнать – не уходит. Тогда Матильда взялась за метлу и говорит:

– А ну, выметайся, дьявольское отродье, видеть-знать тебя не хочу в своем доме! – И шварк псину метлой. Да не тут-то было, сломалась метла! Матильда так и села, а собачка завыла и выла до самого утра, да так громко, что до утра в деревне никто глаз не сомкнул, кроме мельника и старого Карла, которые спали. Так и выла потом собака целый год, каждую ночь, пока не настал следующий Йоль, – ну и исчезла, словно ее и не было.

Да ненадолго исчезла. В наступившем году привел Якоб-башмачник в дом жену, женщину работящую да боязливую. Как дело к Йолю, вспомнила она, что надобно найти полено, облить его вином и маслом. И ежели его глава семьи в очаг своей рукой положит, то будет в доме достаток, а зло и на порог не ступит. Не хотелось ей идти зимней ночью во двор, вот она и взяла то, что табурет подпирало. А тут и Якоб-башмачник вернулся. Посинела она, похолодела. А потом встала и говорит ему с порога:

– Милый, положи-ка полешко в очаг, знатное полено, долго гореть будет!

Якоб его взял, да не признал, сел по привычке на табурет, а с него и на пол: одна нога в одну сторону, другая – в другую, шапка под потолок улетела. Только полено в руках удержал, им в жену и запустил – и зашиб ее. Думал, что насмерть, а она говорит:

– Свидимся еще! – И за дверь вышла, прямо во тьму, только Якоб ее и видел.

А на пороге – та самая собачка. Как завыла, и все воет, и все воет. Якоб до утра терпел, а утром ее убил, тем же поленом, что и жену, и на улицу выкинул. Думал, избавился. Как бы не так!

Настал вечер, собачка тут как тут, глаза как угли, а воет – душу рвет на части. День так продолжалось, и второй, и третий. Кто такое выдержит? Вот и Якоб не выдержал, заперся в доме и более из него не показывался. Соседи дом его обходили стороной: дверь заперта, на снегу вокруг ни следа, только собачий вой да нехороший свет в окне. Так оно целый год и оставалось.