Жженый сахар

Позже мы выяснили причину: днем она отсыпалась, потому что по ночам названивала моему папе. Она узнала, что он собирался жениться снова, и звонила ему поздно ночью, чтобы высказать все, что она о нем думает. Если трубку брал кто-то другой, она обрывала звонок и перезванивала через пару минут. Иногда я сидела у нее на коленях, и со временем она разрешила мне набирать номер, а сама судорожно прижимала к уху телефонную трубку. Я до сих пор помню его наизусть, этот номер, хотя сама звоню редко. Когда об этом узнала бабушка, она отвела меня в сторонку и велела сразу же ей сообщать, если мама будет вести себя странно. Я уточнила, что именно считается странным.

Бабушка тяжко вздохнула:

— Не знаю, чего она хочет добиться.

Ответ на этот вопрос она получила два дня спустя, когда папа приехал к нам и вручил маме толстый конверт с деньгами. Мне до сих пор неизвестно, то ли он сам так решил из чувства ответственности, то ли мама все-таки нашла способ вытянуть из него деньги и он лишь уступил вымогательству, но в тот день у меня впервые возникло осознанное желание бросить маму и уйти с папой. Я наблюдала за ним, за этим высоким, долговязым мужчиной с курчавыми волосами. Когда он уже собрался уходить, наши взгляды встретились на долю секунды. Он не улыбнулся, и в его глазах промелькнула тревога, когда он смотрел на меня из тени дверного проема.

Я спросила у бабушки, когда мы с мамой вернемся в дом к папе.

— Твоя мама ушла из этого дома давным-давно, — сказала она. — Время идет, все меняется. Теперь в этом доме будет хозяйничать другая женщина.

Я была совсем маленькой и мало что понимала в происходящем, но кое-что все-таки поняла: мои родители больше не женаты и папа нашел себе новую жену. Точно, как Баба. Я помнила, как Кали Мата уговаривала маму остаться, как она говорила, что ашрам — это большая семья, где ей всегда будут рады. Я знала, что мама могла бы остаться в ашраме и стать такой же, как Кали Мата, брошенной, но почитаемой. Я подумала, что, может быть, и сейчас, в ситуации с папой, у нее тоже есть выбор, но потом вспомнила ее лицо в день, когда мы ушли из ашрама — вспомнила ее взгляд: грусть пополам с отвращением, — и поняла, что она никогда не смирится с появлением новых жен.

Я начала понимать, какой хаос творится в ее душе. Начала понимать, что мы с ней очень разные. Да, временами я тоже срывалась и билась вдребезги, но мне всегда доставало сил собрать себя воедино.

Я спросила у бабушки, что такое развод. Она терялась при обсуждении таких вопросов, но все-таки попыталась мне объяснить.

— Если муж и жена больше не муж и жена, значит ли это, что папа больше не папа? — спросила я.

Бабушка долго смотрела мне прямо в глаза, а потом разрешила себе улыбнуться.

— Нет, — сказала она. — Совершенно не значит.

Я ждала у подъезда, судорожно сжимая ручку синего чемоданчика. Мне заплели аккуратную косичку, такую тугую, что волосы больно тянули кожу. Бабушка пригладила вазелином мои непослушные брови. Она вышла к подъезду вместе со мной. Она сказала, что мне надо быть хорошей девочкой.

— Постарайся, чтобы он тебя полюбил.

Ее слова прозвучали как предостережение, что у меня будет всего один шанс.

Мама не стала меня провожать.

Папа приехал на своей «контессе». Он был человеком опрятным, любящим чистоту, и бережно относился к деньгам. Его машина, хотя и старая, была чисто вымыта и содержалась в отличном состоянии.

Он сказал:

— Надеюсь, ты взяла достаточно вещей, чтобы хватило на всю неделю.

Я взяла даже чуточку больше. Собрала все, что не хотела оставлять дома.

Не помню, сколько ступенек было на лестнице, что вела к его дому, но чемодан я тащила сама. Дверь была черной, дверная ручка — золотой. Рельефный рисунок на металлическом стержне, отлитом в виде колонны старинного храма, почти полностью стерся от рук за долгие годы использования. Дверной звонок был таким тихим, что меня подмывало нажать на кнопку еще раз, после папы. Но я просто стояла, ждала — и удивилась, когда дверь открылась. Нас встретила новая папина жена. У нее на руках поблескивали браслеты с недавней свадьбы. Явно великоватые для ее тонких запястий, они, наверное, принадлежали моей второй бабушке, папиной маме. Стекла ее очков были заляпаны мутными отпечатками пальцев. Папа, кажется, этого не заметил. Он вошел в дом, поздоровался с новой женой, а я осталась стоять на крыльце, наблюдая за ними. Прикоснувшись ладонью к наружной стене, я переминалась с ноги на ногу, дожидаясь, когда они оба вспомнят обо мне. В прихожую вышел слуга и забрал у меня чемодан, буквально вырвал его из моих судорожно сжатых пальцев.

Папина новая жена наклонилась ко мне и обняла. Я уткнулась лицом в ее волосы и улыбнулась в это облако пышных кудряшек. Пушистое, мягкое, оно пахло кокосовым маслом. У нее за спиной, в глубине коридора, топтались служанки и наблюдали за нами.