Жженый сахар

Директрису звали сестра Мария-Тереза, но между собой ученицы называли ее Ужастью, и на второй день в школе Святой Агаты я поняла почему. Пока все остальные изучали историю, естествознание, английский и математику, я сидела в ее крошечном кабинете, где мы были только вдвоем. Над массивным столом, на стене, под огромным, сурового вида распятием, висела фотография смуглой молодой девушки в облегающем, как чулок, платье, явно ей тесноватом. Она стояла, чуть скособочившись, и улыбалась ярко накрашенными красными губами. Лившийся в окно свет падал прямо на ее лицо и засвечивал его левую половину. Они были похожи, девушка на фотографии и директриса, но не настолько похожи, чтобы говорить о родственном сходстве. Когда я впервые увидела этот снимок в кабинете у директрисы, я хотела спросить, кто эта девушка, но решила, что торопиться не нужно, а лучше дождаться, когда между нами установятся доверие и симпатия. Потом я жалела, что упустила возможность спросить в первый день.

— Я прямо диву даюсь, что такая большая, дебелая девица не умеет читать, — сказала директриса.

Я молчала, не зная, надо ли отвечать.

— В твоем заявлении на прием указано лишь имя матери. В графе «Отец» стоит прочерк. Почему?

Я открыла рот, но язык сделался ватным.

— Ладно, неважно. Я сама знаю ответ, догадаться несложно. Бери букварь и открывай на первой странице.

Я начала открывать книжку, но директриса шлепнула меня по руке:

— Что это такое?

Букварь был обернут в газету. Очень неаккуратно. Мини пыталась меня научить самому быстрому способу оборачивать учебники, но я еще не наловчилась. На первой странице была какая-то надпись карандашом: буквы, которые, видимо, складывались в предложение.

— Это ты написала?

— Нет.

— Ты умеешь писать? А нам врала, что не умеешь?

— Нет.

Резко выбросив руку вперед, директриса ущипнула меня за щеку. Я чувствовала, как ее острый ноготь протыкает мне кожу.

— Пролистай все страницы и сотри все помарки. Тебе выдали новые, чистые учебники в идеальном состоянии. Такими они и должны оставаться.

Я принялась листать страницы, быстро, но бережно, чтобы она видела, что я с уважением отношусь к книгам. Она вышла из кабинета, оглушительно хлопнув дверью. Она сказала неправду: учебники были совсем не новыми и уж точно не в идеальном состоянии. На многих страницах были загнуты уголки, края листов обтрепались. Надписей карандашом, да и просто каляк тоже было немало. Листая букварь, я гадала, сколько других учениц читало его до меня, сколько других учениц сидело в этом самом кабинете, где теперь сижу я. Растирая горящую щеку, я поняла, что это каляки-маляки четырехлетних детишек. Девочки моего возраста уже давно бегло читают и знают наизусть всю таблицу умножения. Я открыла страницу, наполовину зеленую, наполовину голубую. Трава и небо. Понять, что нарисовано, было несложно. Я провела пальцем по черным печатным буквам внизу страницы. Там могло быть написано что угодно. В центре картинки располагалось большое дерево с толстым, гладким стволом. В Пуне я таких деревьев не видела. Под деревом стояла девочка с оранжевым мячом в руках. В углу страницы темнели синие карандашные линии. Я принялась тереть их ластиком, и они побледнели. Вместе с ними побледнел и кусочек неба. Я не понимала, что означают эти линии. Совершенно бессмысленные, ни о чем не говорившие, они только пачкали чистое небо. На мяче в руках девочки были полоски. Если добавить еще одну, то никто ничего не заметит. Я взяла карандаш. На мяче появилась новая полоска, еще одна линия. Но не бессмысленная и ненужная, как те непонятные каляки на небе. Эта новая линия идеально вписалась в рисунок, будто так было задумано. Она ничего не испортила. Я присмотрелась к картинке. Еще одну линию можно добавить на желтом платье у девочки — вокруг оборки на кружевном воротнике, изогнутом буквой S. Я дорисовала еще один слой кружев.

Меня с такой силой дернули за косу, что голова запрокинулась к потолку. Я смотрела на потолок. Смотрела на разъяренное лицо сестры Марии-Терезы. В уголках ее рта пузырилась слюна.

— Тебе было велено стереть помарки, а ты что делаешь? — Она наклонилась и присмотрелась к странице. — Ты только вчера поступила в школу и уже портишь имущество. — Она вырвала карандаш у меня из руки и негодующим жестом указала на книгу.

Я схватилась за ластик, но желтый стирался не так хорошо, как синий. Линия размазалась в грязное зеленоватое пятно. Платье девочки на картинке словно вылиняло вокруг воротника. Я прекратила тереть и беспомощно положила руку на стол. Я вся покрылась испариной. Сестра Мария-Тереза глянула на картинку, а затем внезапно взмахнула рукой и со всей силы вонзила карандаш в тыльную сторону моей ладони.

Мы обе уставились на мою руку, из которой торчал карандаш. Точно дерево на картинке. Точно флаг на флагштоке у входа, где меня бросила мама. Я закричала. Сначала просто от вида этого карандаша. Боль пришла только потом, она пронзила руку, отдалась в плечо. Так больно мне не было еще никогда.