Жженый сахар

Вошла мама, одетая во что-то белое, мятое. Вся растрепанная, бледная как полотно. Я попятилась, увидев ее лицо, и уперлась спиной в твердый край обеденного стола. Он словно врезался мне в поясницу. Я очень остро осознавала, что от кости его отделяет лишь тонкий слой туго натянутой кожи. Мне не было больно, но ощущение все равно было не из приятных. Иногда мне казалось, я слышу шум крови, текущей во мне с таким грохотом, что от него пробуждалось все тело; иногда мне представлялось, что я ношу чье-то чужое тело, которое можно снять, расстегнув «молнию» на боку, и явить миру мои настоящие руки и плечи, мое настоящее лицо, скрытое под маскировочной кожей. Когда мне исполнилось одиннадцать лет, я начала стремительно набирать вес. Набрала уже тринадцать кило. Кали Мата считала, что это из-за гормонов.

Мама открыла высокий буфет, где хранила спиртное, и, встав на цыпочки, достала с верхней полки бутылку дорогого шотландского виски, который предназначался исключительно для гостей мужского пола. Мама открыла бутылку, понюхала ее содержимое и закрутила крышку обратно. Теперь я разглядела, что у мамы были заплаканные глаза. Ее лоснящийся нос был усеян мелкими черными точками.

— Сегодня умер Баба, — сказала она.

На самом деле он умер еще вчера, а сегодня была кремация. Ее решили провести утром. Между последователями усопшего начались разногласия. Кто-то считал, что необходимо произвести вскрытие, чтобы выяснить причину смерти. Кто-то решительно заявлял, что нельзя кромсать скальпелем тело покойного божества. Если бы Баба хотел, чтобы его вскрыли, когда он умрет, он бы оставил соответствующее распоряжение, говорили они. Кто-то предлагал проконсультироваться с индуистским священником, но Баба ненавидел священников и жрецов, так что эту идею отвергли сразу. Кто-то хотел забальзамировать тело, хотя бы на первое время, чтобы его многочисленные ученики, разбросанные по миру, смогли бы приехать и попрощаться с учителем.

— Бальзамирование — это сугубо коммунистический обычай, — сказала мама. Большинство было согласно, что это будет неправильно и совсем не в традициях учения Бабы и что его надо кремировать как можно скорее. Большинство победило, и в ашраме устроили большой погребальный костер. Ворота были распахнуты настежь, любой человек с улицы мог войти. Многие и входили, даже не зная, что происходит. Мама была среди тех, кто омывал и обряжал тело. Она говорила, что Бабе разбили череп кувалдой, чтобы его голова не взорвалась на костре.

Когда огонь догорел, все бывшие возлюбленные Бабы выстроились в линию и благословили собравшихся, даруя им утешение. Кто-то в толпе начал кричать, что им всем надо было броситься в костер. Его потихонечку взяли под локоток и вывели с территории.

Стоя рядом с Кали Матой, мама испытывала чувство гордости.

— Я поняла, что это немало, — сказала она. — Быть возлюбленной великого человека.

Я ответила, что мне это кажется мелким, даже дешевым. И тут явно нечем гордиться.

Она тряхнула меня за плечи и со всей силы влепила мне пощечину.

— Ах ты, жирная мелкая сучка. У тебя нет ни капли сочувствия! Сегодня я овдовела!

Слово «шлюха» сорвалось с моих губ вместе с криком ярости, когда я набросилась на нее и повалила на пол. Я уселась верхом ей на грудь, сдавила ей горло двумя руками и душила до тех пор, пока у нее под глазами не набухли багровые вены.

Когда я ее отпустила, она закашлялась, хватая ртом воздух.

Я смотрела на нее сверху вниз, смотрела ей прямо в глаза.

— Жирная мелкая сучка, — повторила она.

Когда я не ела, я постоянно тянула в рот все, что было под рукой. Свои волосы или пальцы, пластмассовые пуговицы на рукаве школьной формы. Уже через час после еды меня опять терзал голод, хотя мой желудок не успевал переваривать все съеденное и пища заквашивалась внутри. Я не спала по ночам из-за скопления газов, распиравших живот, а днем мучилась то от поноса, то от запора. Иногда в моем стуле появлялась кровь. Иногда меня тошнило желудочной кислотой.

Временами мама бесилась, глядя на меня. Временами она говорила, что ребенок должен есть столько, сколько захочет.

В такие дни она водила меня в кафе есть мороженое, если я долго-долго ее упрашивала. Обычно мы ходили в «Дядю Сэма», американскую закусочную в стиле пятидесятых годов, располагавшуюся на задворках пятизвездочного отеля. Вегетарианское меню включало картофель фри и овощную пиццу с зирой. Семьи с детьми заказывали водянистое мороженое, приготовленное без яиц и всегда наполовину растаявшее к тому времени, когда его подавали на стол. Сиденья, обтянутые белой кожей, давным-давно посерели, но стены, увешанные яркими флагами и странными сувенирами, смотрелись совершенно новыми, словно их оформили буквально вчера. Музыкальный автомат не принимал денег и играл только песни Брайана Адамса. Рядом с кассой крутилась на вращающейся подставке миниатюрная модель классического «кадиллака». Дядя Сэм наблюдал за происходящим в зале с большого плаката, висевшего на стене.