Жженый сахар

— Если бы это была церковь, мистер Парех, здесь был бы алтарь, — сказал официант, обращаясь к огромному, как медведь, администратору. Мы с мамой невольно обернулись к Дяде Сэму.

Администратор покачал головой:

— Это не церковь, Реза, и дамы ждут шоколадное мороженое.

Вазочки с мороженым нам принесли без подноса. Официант поставил передо мной блюдце с блестящей засахаренной вишней. Сказал, что это бесплатное угощение. Я посмотрела на него. У него была светлая кожа и очень темные ладони. Длинные волосы, щеки в крапинках оспин.

Я принялась разминать мороженое ложкой, чтобы оно быстрее подтаяло и его можно было скорее съесть. Официант стоял, прислонившись к стене. Смотрел то на меня, то на маму и периодически улыбался.

— Наверное, вкусно, — заметил он, наблюдая, как я поглощаю мороженое.

Я кивнула и отправила в рот очередную ложку. Во рту бурлила слюна. Холодное лакомство почти мгновенно нагревалось до температуры тела.

— А какое оно на вкус?

Я не могла говорить с полным ртом. Я постаралась быстрее все проглотить, но густая молочная сладость облепила мне горло, и я закашлялась.

Мама рассмеялась.

— Вы же наверняка не раз пробовали это мороженое.

Он покачал головой и вытер свои зачерненные ладони о белую официантскую куртку. Никаких видимых следов не осталось. Я наблюдала за его руками, зачарованная их странной пигментацией.

— Для меня вкус совсем не такой. Посмотрите на ее лицо. Для нее это что-то другое.

Я подняла глаза, увидела, как он смотрит на маму, и вдруг поняла, что, пока я ела мороженое, между ними происходил некий безмолвный диалог.

— Меня зовут Реза Пайн.

Мы тоже представились, а потом администратор зычно окликнул его, перекрыв гул голосов в обеденном зале. Перед тем как уйти, официант подсыпал мне на блюдце побольше вишни.

1995

Я уже знала, что секс пахнет мороженым и рыбой, но сама впервые занялась сексом за пачку импортной жвачки «Биг Рэд». Парень, который меня соблазнил, жевал жвачку в процессе и дышал мне в лицо запахом корицы. Ему было шестнадцать, он жил в нашем доме, и весь лоб у него был в прыщах. Он частенько за мной наблюдал, когда я играла в бадминтон с его младшей сестрой. Мы играли на лестничной площадке между двумя этажами, прямо под их квартирой. После первого раза все стало проще.

Мне было тринадцать. Я носила одежду взрослого размера, и сандалии Кали Маты были мне впору. Когда я входила в лифт, лифтер прижимался к стене. Я кричала на маму каждый раз, когда она пыталась со мной заговорить. Мы с ней уже не могли находиться в одной комнате. Что-то во мне разрасталось, расширялось вовне, занимало слишком много пространства и высасывало весь воздух из закрытых помещений. Никому не хотелось подолгу быть рядом со мной, но меня это совсем не печалило. Я сама ненавидела всех и вся.

Папа и его новая жена вернулись из Америки.

Они пробыли там не три года, а целых шесть лет. Они звонили, чтобы сообщить мне, что она беременна. Я не хотела с ними говорить и узнавала все новости через маму.

Я начала подозревать, что в моем теле живет кто-то другой. Какая-то совершенно чужая девчонка, устроившаяся во мне, как у себя дома. Она распирала меня изнутри, из-за нее у меня появлялись растяжки и обесцвечивалась кожа. Из-за нее у меня росли волосы в тех местах, где они были совсем не нужны, причем росли так стремительно, что эпиляция не особенно-то помогала. Я ела даже не за двоих, а как будто за четверых, и все равно никак не могла насытить бездонную яму постоянного голода.

Мне никто не сказал, что это нормальные переживания для подростка, что так бывает почти со всеми. Впрочем, если бы мне сказали, я бы, наверное, все равно не поверила. Тогда я не знала, что пройдет еще не один год, прежде чем я научусь принимать свое тело и наконец-то смогу быть уверенной, что мне точно известно, где оно начинается и где заканчивается. Тогда масштаб собственного бытия представлялся мне неизмеримым. А ведь я еще помнила те времена, когда запросто пролезала в узкие щели. Когда бабушка не стонала, если я плюхалась к ней на колени.

Но мое внутреннее смятение не шло ни в какое сравнение с теми пугающими переменами, которые я наблюдала во внешнем мире. Мужчины на улицах с интересом поглядывали на меня. Раньше я этого не замечала. Просто не обращала внимания? Или эти мужчины тоже видели женщину, обитавшую в моем теле?

Женщины тоже смотрели иначе. Что-то было в их взглядах… что-то неуловимое и неприятное. Валики жира у меня на боках вызывали ответную реакцию. Отвращение? Брезгливость? Я точно знала, что они злились. Злость была единственным четко выраженным настроением, присущим нам всем. Единственным настроением, которое я могла определить и назвать. Мне казалось, что на меня злится весь мир, злится яростно и непрестанно. Мужчины злились за то желание, которое я в них пробуждала. Женщины — за мою неспособность держать под контролем это новое тело.