Жженый сахар

Семья носила фамилию Шах. Он остался у них, спал рядом с ними. Иногда по ночам они сидели все вместе в большой гостиной, слушали крики и выстрелы, доносившиеся снаружи, и смотрели в окно на пустынные улицы. Каждый день они молились, чтобы телефон заработал и в доме снова включилось электричество, но ничего не менялось.

Дни и ночи больше не размечались часами и датами, время распознавалось лишь по движению луны в ночном небе.

Когда беда подступает так близко, о ней лучше не говорить.

Реза чувствовал благодарность, которую со стороны можно было принять за любовь. Толпа растерзала бы его в клочья, если бы Шахи не взяли его к себе. Он ел их пищу, жил их добротой. Они были щедры и делились с ним всем, что имели, но он видел по их глазам, что они ему не доверяют. Тогда все было иначе. Каждый день ощущался как целая жизнь. Реза даже не знал, выйдет ли он из этой квартиры живым. Когда сидишь взаперти в обществе совершенно чужих, незнакомых людей, это, как говорится, чревато последствиями. Если ты постоянно трешься плечами с кем бы то ни было, нервы стираются в клочья. Случайно заденешь, и все разлетится к чертям собачьим. Когда он слышал, как Рухсана молилась, ему хотелось рыдать.

Вот почему он женился на ней.

В роли свидетелей выступили ее родственники.

Они создали крошечный островок счастья в отдельно взятой квартире.

Им было почти нечего есть и совсем нечего делать. Он думал, что чокнется от такой жизни, но постепенно они научились не реагировать на шумы, доносившиеся снаружи, и все стало терпимо. Даже лучше, чем просто терпимо. Почти хорошо и приятно. Бывали дни, когда жизнь ощущалась как праздник.

Когда Реза наконец вышел наружу, его мама была довольна, что он нашел себе благонравную мусульманскую девушку. Она сказала, что в жизни ничто не бывает случайно.

— Где Рухсана теперь?

— Живет с моей матерью.

— А ты?

— А я где придется.

Вопросы начались уже потом, когда он проявил пленку. Кадры, запечатлевшие разрушения и смерть, перемежались с мирными сценами в интерьере, улыбками стеснительных, неловко позирующих перед камерой домочадцев и свадебными портретами, строгими и почти аскетичными. Реза снимал их по таймеру. Он рассказал своему редактору о пережитом опыте. Повсюду погромы, смерть и разруха, но любовь все равно проявляет себя проблеском света во тьме.

Мистер Чаудхари, редактор, сказал, что ему хотелось бы встретиться с этой Рухсаной. Она пришла в редакцию на следующей неделе, но слишком робела и боялась поднять глаза. Она была необразованной, почти неграмотной, и эта комната, где слова и картинки складывались в историю прошедшего дня, казалась ей странной и даже таинственной. Рухсана кивала, когда серьезный мужчина в очках задавал ей вопросы, и полностью подтвердила рассказ своего мужа.

— Интересная история с человеческой точки зрения, — заключил мистер Чаудхари, — но надо подумать, как лучше ее дать.

Он знал, что нужно читателям его газеты.

Волосы Рухсаны, скрытые под дупатой, были жесткими и кудрявыми, как туго закрученные пружинки. Этот секрет знали очень немногие. Иногда Резе хотелось кому-то об этом сказать, кому угодно, хоть первому встречному — незнакомцу в переполненном автобусе, — чтобы он посмотрел на Рухсану и представил ее прическу, которую никогда не увидит своими глазами. Иногда, когда Реза был с женой, он ощущал свою полную власть над ней. Ощущение доставляло ему удовольствие, и его это пугало.

Реза не хотел быть персонажем истории, интересной почтеннейшей публике с человеческой точки зрения. Он сам был автором и творцом, создателем образов. На следующий день он пришел в художественную галерею в Колабе. Явился без предварительной договоренности и принес негативы в бумажном конверте.

Владелица галереи переспросила, как его зовут, и сказала, что ее не интересуют новые экспозиции от начинающих фотохудожников.

Двенадцать дней он ежедневно ходил в галерею. Он умел быть настойчивым. Его журналистская работа требовала выносливости и упорства, так что терпения ему было не занимать. На шестой день его перестали пускать в галерею, и он сидел перед входом снаружи, позаимствовав раскладной стул у торговца, продававшего старые журналы. От скуки Реза начал жевать табак, но бросил эту привычку к концу недели: резко выплюнул свою последнюю жвачку, когда владелица галереи вышла к нему и сказала, скрестив руки на груди:

— У вас есть всего десять минут.