Жженый сахар

Его отец полагал, что фамилия Шейх не годится для новой жизни в Новом свете. Он вышел на улицу из подъезда многоквартирного дома в португальском гетто, где они снимали крошечную двухкомнатную квартирку, и посмотрел на табличку на доме. Улица называлась Пайн-стрит. С тех пор их семья носит фамилию Пайн.

— И что было дальше?

— Нас депортировали, — сказал Реза. — Они решили, что мой отец коммунист.

— А он был коммунистом?

— Конечно.

В 1992 году молодого фотожурналиста Резу Пайна отправили в Айодхью — город, который считается местом рождения Рамы, — чтобы снять репортаж о разрушении мечети и стычках между индусами и мусульманами. Волна беспорядков прокатилась по всей стране. В Бомбее вспышки насилия происходили повсюду, буквально весь город пылал в огне. Оголтелые толпы громили витрины и грабили магазины. Женщин насиловали, избивали, а детей заставляли смотреть.

Индусы убивали мусульман, мусульмане убивали индусов. Повсеместная жестокость, еще вчера пребывавшая в спячке, проснулась, разбуженная подстрекательскими призывами.

Межобщинное насилие воспламенялось не раз. Оно уходило корнями в глубокую древность. Реза видел, как легко можно разжечь пламя страха. Да, страх со временем выгорал, но всегда находил себе новый источник горения.

Реза встречался с людьми, с отдельными личностями, из которых складывается толпа. Они гордились своими деяниями, держались за свою правду. Они стояли плечом к плечу и восхищались художеством собственного изуверства.

Иногда Реза сомневался в реальности происходящего. Ему казалось, что он попал внутрь постановочного кино и снимки, которые он делал и потом проявлял по ночам, были лишь кадрами этого фильма: разрозненные мгновения, каждое из которых заключало в себе и конец, и начало непрестанного ужаса.

Волнения улеглись через несколько дней.

Пришло время собирать обломки.

В Бомбее сжигали тела убитых, ветер рассеивал все улики вместе с пеплом костров. Жизнь возвращалась в нормальное русло, процесс забвения шел полным ходом. Кто-то даже смеялся, беззаботно прогуливаясь на солнышке.

В новом году началась новая бойня. В городе был введен комендантский час. Весь Бомбей состоял из запертых дверей и темных окон. Реза жил со своей вдовой матерью в квартире неподалеку от Центрального вокзала. Крики повстанцев звучали так близко, что, казалось, стоит лишь выйти на улицу, завернуть за угол — и наткнешься на разъяренную толпу. Но в целом улицы были пустынны, почти никто не решался высунуться из дома. Никто не озвучивал негласную правду, но все понимали, что, если тебя остановят на улице, тебя никто не спасет. Ни нацгвардия, ни полиция. Нет закона превыше, чем прихоть того, кто сильнее тебя — в городе правит насилие. Бомбей больше не твой город: не сейчас и, возможно, уже никогда. Отныне и впредь ты будешь все время держаться в тени.

Но акценты сместились. Богатые и власть имущие задрожали по углам, когда толпы начали атаковать здания в Брич-Кэнди и Нариман-Пойнте, в престижных районах для престижных людей. Безымянные, безликие бунтари расхаживали по широким тенистым аллеям большими компаниями, размахивали шафранными флагами, выкрикивали свои лозунги, громили кварталы, где женщины передвигались по улицам только в машинах с личным шофером, а окна всегда выходили на море.

День близился к вечеру, но еще было светло. Реза фотографировал разграбленные магазины, и разгромленные дома, и безутешных людей, потерявших родных и близких. Фотографировал вдов и сирот. Он не спрашивал у них разрешения на съемку; живые были похожи на мертвых, с точно такими же совершенно пустыми, безжизненными глазами. Какой смысл разговаривать с мертвыми? Они все равно не ответят.

Он услышал за спиной крики и топот, обернулся и увидел толпу людей с палками и камнями в руках. Он испугался и спрятался за автобусом, припаркованным у тротуара. Он пытался фотографировать приближающуюся толпу, но у него тряслись руки. Потом у него сдали нервы, и он побежал. Влетел в какой-то темный подъезд, помчался вверх по крутой лестнице, натыкаясь на стены, на бегу стучал в двери.

На площадке третьего этажа стояла испуганная молодая женщина. Она собиралась войти в квартиру. Резу трясло, он задыхался, не мог говорить.

— Что случилось?

Он не мог отдышаться, не мог набрать воздуха, чтобы ответить. Но она услышала крики, доносившиеся с первого этажа. Она затащила Резу в квартиру и захлопнула дверь.

Он услышал, как щелкнули замки. Один. Второй. Третий.

Он не стал говорить этой девушке, что уже видел такие замки. Видел, как они переламывались пополам, когда двери срывали с петель. Видел их целыми и невредимыми, когда сами двери сгорали дотла. Он просто взял ее за руку и поблагодарил за свое спасение.

Потом обернулся и огляделся по сторонам. На него молча смотрели люди, вышедшие в коридор. Мужчины, женщины и дети.

Девушку звали Рухсаной. Все остальные были ее родней: дяди и тети, двоюродные сестры и братья. Ее бабушка сидела в кресле у окна, слепая, глухая и безучастная к происходящему. Ее младшие братья о чем-то шептались, сбившись в тесную кучку.