Жженый сахар

Иногда я обижаюсь, когда кто-то пытается мне помогать: когда Кашта или свекровь купают малышку. Когда Дилип качает ее на руках, чтобы она перестала плакать. Меня возмущает, что никто не дает моей маме подержать мою дочь, ее внучку. Я настойчиво требую, чтобы маме тоже давали заботиться о малышке. Когда мне возражают, я жутко злюсь.

Когда мама чуть не роняет малышку, я все-таки уступаю.

Свекровь испуганно глядит на Дилипа.

Вспоминая день родов, я возмущаюсь, что пуповина была перерезана без моего разрешения. Меня никто не поставил в известность, мне никто не сказал о моих материнских правах. Я бы оставила пуповину подольше. Я где-то читала, что это полезно для здоровья ребенка — как можно дольше сохранять связь с матерью уже после рождения.

Малышка царапает себе лицо. Собравшись с духом, я стригу ей ногти. В первый раз у меня дрожат руки. Меня бросает в холодный пот. Малышка спит. Я собираю обрезки ее ногтей. Они лежат у меня на ладони, как мелкая белая стружка. Я храню эти обрезки на тумбочке у кровати, пока свекровь их не выкидывает.

— Ты и так сумасшедшая, а будешь копить этот мусор, так и вовсе свихнешься, — говорит она.

В ту ночь я размышляю, как бы вернее прикончить свою свекровь. Через неделю я снова стригу дочке ногти, заворачиваю обрезки в носовой платок и прячу их в шкаф.

Да, это безумие. Я чувствую, как оно подступает. С каждым днем чуточку ближе. Но это правильное безумие. Необходимое для выживания видов.

* * *

Проходят недели.

При свете дня ничего нельзя скрыть. Все на виду: все опасности, все страхи. Запах прокисшего молока, зеленые вены у меня под глазами. В раннем утреннем свете я вижу, что у меня поредели волосы. Вдоль пробора белеют крупинки перхоти. Я не успеваю умыться. Иногда умываюсь лишь ближе к вечеру. Провожу языком по зубам и ощущаю налет.

Однажды утром меня будит грохот.

Малышка упала с кровати. И орет, словно ее убивают.

Дилип врывается в комнату. Мы с малышкой обе в слезах.

Я говорю:

— Я ее уронила, она упала.

Он кивает. Шарит глазами по полу, ищет виновную плитку.

— Я не знаю, смогу ли справиться, — слышу я собственный голос. Сижу, раскачиваясь взад-вперед. Вытираю нос рукавом дочкиной распашонки. Прижимаю малышку к себе.

— Я не знаю, хочу ли справляться, — думаю я про себя.

И понимаю по лицу Дилипа, что произнесла это вслух.

— Тише. Все хорошо.

Свекровь тоже здесь. Я не заметила, как она вошла в комнату. Она отбирает у меня малышку, держит в крепких, надежных руках.

— Знаешь, — говорит свекровь, — когда я была в твоем возрасте, у меня не было домработницы, мне никто не помогал. На мне был весь дом. Там, в Америке. Уборка, готовка, стирка… пока дети маленькие, стирать приходится чуть ли не каждый день. И я делала все сама. К тому же, не забывай, у меня был капризный, придирчивый муж. Его надо было кормить трижды в день и обязательно чем-то горячим. Но я как-то справилась, да? Посмотри на Дилипа, он до сих пор жив. Я не металась туда-сюда и не роняла его с кровати. И мне еще было легко. Только двое детей. Представь, как справляются люди, у которых их шестеро!

Она продолжает рассказывать, как ей трудно жилось. Эти истории передаются от матерей к дочерям еще с начала времен. В них содержится некая исконная мораль. Это как бы обряд посвящения. Но эти истории также пронизаны чувством, так или иначе знакомым всем матерям. Чувством вины.

Свекровь пытается контролировать мое питание. Из-за этого я ненавижу ее еще больше. Она добавляет топленое масло мне в рис и поит меня какими-то настойками, чтобы «убрать газики» из моего молока. Мне кажется, что от этих микстур меня пучит еще сильнее. Я всю ночь пускаю ветры. Дилип делает вид, что он ничего не замечает.

Я подозреваю, что это такая специальная хитрость, чтобы отвратить от меня мужа и дочку. Мне хочется, чтобы свекровь поскорее уехала. Но как-то утром я меняю малышке подгузник и вижу, что он испачкан чем-то красным. Мои вопли будят весь дом.

— Ну, а чего ты хотела? — говорит свекровь. — Вчера вечером ты ела свеклу. Я тебе говорила, что лучше не надо. Но кто меня слушает?

После этого случая я послушно ем все, что свекровь кладет мне на тарелку. Каждое утро я съедаю за завтраком большую ложку густой пасты из семян пажитника. От меня постоянно воняет потом, причем очень едким, и я мою подмышки по сто раз на дню.

Пурви приходит без приглашения, даже не сообщив, что она собирается в гости. Приносит подарки и сласти. Она держит малышку, пока ей не становится скучно, затем ложится на мою кровать и глядит в потолок. Пурви жалуется на постоянную усталость, на неизбывную тоску по дому, хотя дом у нее есть.

Свекровь качает головой.

— Дом мужа и родительский дом — это две разные вещи.

Оторвавшись от моей груди, малышка глядит на Пурви. Улыбается, демонстрируя беззубые десны.

— Ты ей нравишься, — говорю я. — Тебе тоже пора завести ребенка.

— Может быть. Но пока нам с тобой хватит и твоей малышки.