Жженый сахар

Все молчат и улыбаются. Малышка пищит, взрослые с облегчением вздыхают, смеются, глядят на меня. Они рады, что малышка проснулась. Теперь все беседуют вполголоса. Дилип — с моим отцом и свекровью. Новая жена — со своим сыном.

В общем-то, встреча проходит неплохо. Все довольны и счастливы. Или делают вид, что довольны и счастливы. У всех есть причины для такого притворства. Новая жена с сыном притворяются ради отца. Отец притворяется ради себя, может быть, даже ради меня и Аникки. У Дилипа, наверное, те же причины. Его мать притворяется ради него. Не притворяется только бабушка. Она вообще вышла из комнаты. Может быть, пошла проведать свою дочь. Ей не интересно изображать вежливость перед кем бы то ни было.

Мне тоже нет надобности притворяться. Я сижу тихо, я стала невидимой. Если кто-то и оборачивается ко мне, то лишь для того, чтобы взглянуть на малышку.

У меня ощущение, что меня здесь нет.

Дилип что-то говорит, мой папа хохочет, его плечи трясутся от смеха. Я сижу и гадаю, надолго ли им хватит сил продолжать этот спектакль. Когда же они наконец утомятся и сквозь маски притворства проступят их настоящие лица? Хотя, если спектакль затянется и все свыкнутся со своими ролями, наверное, это будет уже не спектакль? Может ли наигранная приязнь — или даже любовь — превратиться в приязнь настоящую, если актеры вживаются в роли? Когда именно представление становится реальностью?

Опять звонят в дверь. Больше мы никого не ждем. У меня отвисает челюсть, когда в комнату входят Пурви и ее муж. Он тащит огромный пакет с игрушками. Насколько я вижу издалека, они все слишком большие, слишком опасные для Аникки.

Муж Пурви видит моего папу, подходит к нему, и они обнимаются, как старые друзья. Папа объясняет, что они знают друг друга по клубу. Пурви садится рядом с новой папиной женой. Они тоже знают друг друга по клубу и играют в бридж в одной команде.

Дилип подходит ко мне и забирает у меня Аникку.

Наверное, у меня все написано на лице, потому что Дилип говорит:

— Они хотят посмотреть на малышку.

Бабушкин голос заставляет нас всех обернуться. Она входит в комнату, ведет под руку маму. Бабушка улыбается маме, которая растерянно озирается по сторонам. Вдвоем они выглядят странно. Кто из них престарелая мать, а кто — дочь средних лет?

У меня щиплет глаза. Мне приходится отвернуться, чтобы сдержать слезы. Как мы дошли до такой жизни?

По дороге, вымощенной мини-пирожными из «Мазорина».

Пурви подходит обнять мою маму. Мама гладит ее по спине, ее руки сползают все ниже и ниже и замирают на поясе пурвиных джинсов.

Муж Пурви наклоняется к уху Дилипа:

— Детям нравится трогать свои гениталии и задницы, и на то есть причина. Внутренние паразиты. Именно паразиты контролируют мозг.

Дилип укачивает малышку, глядит на меня. Затем обращается к маме:

— Мама, как вы себя чувствуете? Вы что-нибудь написали?

Она рассеянно улыбается и позволяет усадить себя за стол рядом с новой женой и ее сыном. Она им кивает и тянется за конфетой в коробке.

Приход Пурви и ее мужа — и, может быть, даже мамин выход к гостям — разрядил обстановку. Бисексуалка, жадный до власти делец и слабоумная дама заходят в бар. В комнате одиннадцать человек, но отражения множат нашу компанию почти до семидесяти. Кто-то невидим за мебелью или видим частично, как, например, сын моего отца, который там, в зеркалах, представляется лишь дополнительной головой на теле его матери. Мою маленькую Аникку можно и не считать: всего лишь крошечный сверток из белого хлопка на руках у отца. Но я считаю и ее. Аникку передают из рук в руки, и я слежу за ней взглядом. Людей слишком много. В комнате не протолкнуться. Пространство сжимается. Окна открыты, но в доме все равно душно. Мне нечем дышать. Голова словно чугунная. Уровень углекислого газа, видимо, превышает все мыслимые пределы. Папа смеется и кашляет в ответ на что-то, сказанное свекровью. Он жадно дышит, втягивает в себя воздух. Почему он не удосужился вымыть руки, прежде чем прикасаться к Аникке? У Пурви раздуваются ноздри. Я наблюдаю, как она вбирает в себя весь оставшийся кислород.

Дилип наливает мужчинам виски, спрашивает у женщин, будут ли они вино. Поначалу они жеманятся, уклоняются от ответа, переглядываются друг с другом.

— Я бы не отказалась, — говорит бабушка, нарушая неловкую тишину. Все остальные кивают ей и улыбаются.

— Я тоже не откажусь, — говорит свекровь.

Из кухни приносят винные бокалы на длинных ножках. Дилип откупоривает бутылку красного, и тут бабушка говорит, что пьет только белое. Он предлагает открыть и то и другое. Его мать и новая папина жена одобрительно улыбаются.

У всех налито. У всех, кроме меня и мамы. Даже мой сводный брат отпивает капельку виски из бокала отца. За все это время мы с папой не обменялись и парой слов. Он подносит свой бокал к лицу моего ребенка и внимательно слушает, что говорит муж Пурви.

— Дайте мне знать, когда в следующий раз соберетесь в Китай, — говорит папа и чешет пальцем макушку. — Мой добрый друг Каушал поселился там вместе с семьей.

— Твой добрый друг Каушал — старый извращенец, — говорю я.