Зигмунд Фрейд

Алексей, как и было велено, проводил гостей и жену босса до входа в дом и распахнул перед ними тяжелые дубовые двери. Внутреннее убранство дома слепило глаза. Роскошь Венеции меркла перед русским воображением и деньгами. В парадном холле, больше смахивающем на зал какого-то музея, царил такой византийский дух, что Дэвид, вспомнив свою прихожую комнатушку, печально задумался. Колонны, статуи, предметы искусства, лепнина и роспись на потолке отбрасывали ореол недосягаемости и высокомерно провозглашали: здесь обитают привилегированность, богатство и власть.

– Чувствуйте себя как дома! Я распоряжусь, чтобы прислуга принесла вам напитки, – указала Кэтрин гостям на стоящие в центре гостиной бархатные диваны, украшенные вдоль кромки шелковыми кисточками, и скрылась за дверью.

– Я даже боюсь предположить, сколько может стоить весь этот дворец! – не постеснялся показать своих эмоции Дэвид.

– Как бы сказал один мой знакомый: «Все относительно!» Иногда дворцы не имеют цены, – спокойно ответил Зигмунд.

– Вы так полагаете? – наивно удивился Дэвид этой «странной житейской философии».

– О да! – уверенно сказал тот. – Вы знаете, в свое время моя жизнь измерялась дворцами! – похвастался Зигмунд.

Непонимающий взгляд Дэвида требовал пояснений. Зигмунд с удовольствием их предоставил:

– Дело в том, что с приходом Гитлера к власти нацисты занесли меня в черный список. Решив уничтожить психоанализ как учение, они в Берлине начали с сожжения моих книг. Поначалу меня это не сильно тревожило и вызывало лишь горькую усмешку. «Какой прогресс! В Средние века они сожгли бы меня, а теперь удовлетворяются всего лишь сожжением моих книг», – говорил я. – Но тогда я еще не осознавал размер предстоящей катастрофы, поэтому отказывался верить в то, что моей жизни может грозить смертельная опасность. По причине своей недальновидности я предупредил близких и знакомых, что в случае оккупации Австрии я покину свой дом только при самом крайнем и неблагоприятном развитии событий. Когда же немцы захватили Вену и начались репрессии, я понял, какая звериная ненависть к евреям двигала нацистами. Я принял решение об отъезде, но время было упущено. Гестапо заперло меня в ловушке и не хотело отпускать. Меня, всемирно известного ученого, как и миллион моих сородичей, ждал Освенцим. Я был обречен на смерть, если бы не мои верные друзья, в частности, принцесса Мари Бонапарт, спасшая мне жизнь. Находясь под пристальным вниманием гестапо, она три месяца вела отчаянную схватку с нацистской верхушкой в борьбе за мое право жить. Благодаря ее усилиям и личным связям с американским послом, ей удалось подключить к моей защите президента Соединенных Штатов Франклина Рузвельта. На тот момент США не состояли в конфронтации с Германией, и человеку, занимающему такое ответственное положение в мире, требовалось хорошенько подумать, прежде чем вмешиваться во внутренние дела другой страны. Однако Рузвельт поручил государственному секретарю послать распоряжение американскому поверенному в делах в Вене господину Уайли сделать все возможное относительно решения этого вопроса, что Уайли в пределах своих возможностей добросовестно и сделал. По его просьбе американский дипломат в Париже зашел к графу фон Велцеку, германскому послу во Франции, и совершенно недвусмысленно дал ему понять, какого масштаба разразится скандал, если нацисты причинят мне зло. Граф фон Велцека был культурным и очень образованным человеком. Его не пришлось убеждать, и он сразу же предпринял шаги, чтобы довести этот ультиматум до сведения самых высоких нацистских чинов. В итоге решение моего вопроса было на время отложено, что дало мне небольшую отсрочку. Мое же спасение пришло совершенно неожиданно… Один человек, который с большим интересом относился к моим трудам, как-то попросил меня прислать ему свои книги. Я охотно выполнил его просьбу, не подозревая, каким везением в будущем это обернется. В то самое время, когда решалась моя судьба, благодарный читатель лично позвонил самому фюреру с просьбой помочь мне с отъездом. Адольф Гитлер тогда ощущал искреннюю благодарность к этому человеку за ту свободу действий, которую он получил при захвате Австрии и не мог отказать своему доброму другу и итальянскому «коллеге» по фашизму, Бенито Муссолини. После того судьбоносного звонка я наконец-то получил разрешение на выезд из Вены. Правда, на прощание нацисты решили потрепать мне нервы. Правая рука фюрера, Генрих Гиммлер потребовал выкуп за мою голову в 4824 доллара. Принцесса Бонапарт тут же выплатила эту сумму, которую позже я смог ей вернуть… Однако я не догадывался об истинной цене выкупа… Помимо этой суммы она без колебаний отдала за меня два своих великолепных дворца…

– Два дворца?! – оглядывая холл, Дэвид пытался измерить величину выкупа.

– Ну за этот, возможно, меня и не отпустили бы, – пошутил Зигмунд.

– Нет, нет! Вы стоите гораздо больше! – пробормотал Дэвид, пробежав взглядом по фреске на потолке. – Вы бесценны!