Читаем Зигмунд Фрейд полностью

– Мне очень жаль… – промолвил Дэвид, соболезнуя его чувствам и жалея, что вынудил снова вспомнить об этом.

– Все хорошо… – заверил его Зигмунд, печально следя за бедной девушкой.

Та была очень эмоциональна и явно хотела что-то сказать ему. В итоге ее супруг сдался, видимо решив, что так будет легче для всех, и разрешил ей сделать то, о чем она его так пронзительно и искренне просила.

– Папа! – с отчаянной мольбой посмотрела она на Зигмунда. – Сходи к нему… Он ждет тебя…

– К кому? – побледнел Зигмунд.

– К часовщику… Гансу Майеру… Он ждет тебя около церкви… Servitenkirche…

Сказав это, она прижала к себе сына и, повинуясь мужу, пошла прочь по пустующей улице.

– Что она сказала? – не понимая немецкого, спросил Дэвид.

– Она сказала, что Ганс Майер ждет меня около церкви и просила сходить к нему… – недоуменно пробормотал Зигмунд.

– Вы его знаете? – насторожился Дэвид.

Зигмунд безмолвно уставился на Дэвида, словно не понимая, о ком речь.

– Это рядом! – внезапно сорвался он с места и заторопился вдоль дома в сторону пересечения дорог.

Дэвид поспешил за ним, смекнув, что спрашивать о чем-либо, а уж тем более останавливать старика смысла нет. Они миновали один квартал и вышли к небольшому скверу, при входе в который возвышалась старинная, двухбашенная церквушка. Зигмунд осмотрелся по сторонам и заметил сгобленного пожилого человека, одиноко сидящего на скамье сбоку от церкви. Интуитивно поняв, что это он – часовщик, Зигмунд направился к нему. Дэвид остановился перед церковью, наблюдая на расстоянии за тем, как Зигмунд подсел к старичку и завел с ним разговор, такой легкий и непринужденный, словно они были давними приятелями. Было видно, как угрюмое, безжизненное лицо пожилого человека в какой-то миг просветлело. Выпрямившись, он с благодарностью протянул руки Зигмунду, облегченно вздохнул и что-то пообещал. Зигмунд улыбнулся ему в ответ, ладонью сжал его кисть и, попрощавшись, вернулся к Дэвиду.

– И как его зовут? – все больше пугаясь от происходящих на его глазах почти мистических событий, посмотрел на него Дэвид, надеясь, что это были всего лишь фантазии несчастной женщины.

– Ганс Майер, – произнес Зигмунд.

– Ганс Майер?.. И что вы ему сказали?..

– Сказал, что жизнь прекрасна и что он поступил правильно.

Зигмунд поднял голову вверх и зажмурился от пробивающегося сквозь облака луча солнца.

Вьетнамский капкан

Солнце у самого зенита пробилось сквозь кучевые облака и опалило лицо жгучими лучами. Всю прошедшую ночь непрерывной дробью по палаткам гарнизона Лонг Биня стучал ливень, заглушая ропот гаубиц и успокаивая нервы измотанных солдат. Только под утро дождь стих, оставив на земле липкое месиво из грязи, доходившее до щиколоток, пройти которое, не поскользнувшись и не упав, казалось невозможным. Нагрузившись автоматами и рюкзаками, взвод хмуро брел к поджидавшим их автобусам, которые должны были доставить их на военный аэродром.

– Чертовы москиты! – выругался Джейсон, потерев расчесанную до крови шею. – Зиги, у тебя не осталось оранжевой таблетки? – спросил он у идущего рядом друга.

– Боюсь, что нет, – ответил тот, обводя взглядом Лонг Бинь, напоминающий скорее лунный ландшафт, чем военный объект. Несколько миль размякшей от ливней глины, запекающейся сухой корочкой под жарким солнцем, были опутаны неимоверным количеством колючей проволоки, скрученной в спираль, с блиндажами и сторожевыми вышками через каждые тридцать метров, с которых просматривались трущобы вдоль шоссе на Бьен Хоа. За два месяца, что он провел тут, ему так и не удалось привыкнуть к этому удручающему пейзажу с невыносимым, тропическим климатом.

– Надеюсь, что на новом месте нам будут их давать. Не хотелось бы подхватить малярию, – пробубнил Джейсон.

– Эта дрянь полдивизии скосила, – поддакнул ему кто-то в строю.

– Болотная лихорадка, дизентерия, желтуха. Все прелести Вьетнама! Только успевай блевать и дристать! – подзадорил сослуживцев сосед Джейсона.

– Главное – триппер не подцепить! – отозвался голос впереди.

– Все старики уже давно подцепили! – парировал другой под дружный хохот.

– А я бы не прочь сейчас отодрать какую-нибудь косую шлюшку.

– Может, наведаемся в гости к тетушке Ко Май? У нее много девочек с узкими щелочками. Натянем на дорожку!

– Лишь бы нас сегодня не натянули!

Вдоволь покуражившись, солдаты разбрелись по автобусам защитного оливкового цвета. В день прибытия во Вьетнам Джейсон, впервые увидев такие автобусы, поинтересовался у шофера, почему на их окнах вместо стекол металлическая сетка.

– На случай, если партизаны попробуют закинуть в салон гранату, – доходчиво объяснил тот.

Перейти на страницу:

Все книги серии Эксклюзивные мемуары

Фаина Раневская. Женщины, конечно, умнее
Фаина Раневская. Женщины, конечно, умнее

Фаина Георгиевна Раневская — советская актриса театра и кино, сыгравшая за свою шестидесятилетнюю карьеру несколько десятков ролей на сцене и около тридцати в кино. Известна своими фразами, большинство из которых стали «крылатыми». Фаине Раневской не раз предлагали написать воспоминания и даже выплачивали аванс. Она начинала, бросала и возвращала деньги, а уж когда ей предложили написать об Ахматовой, ответила, что «есть еще и посмертная казнь, это воспоминания о ней ее "лучших" друзей». Впрочем, один раз Раневская все же довела свою книгу мемуаров до конца. Работала над ней три года, а потом… уничтожила, сказав, что написать о себе всю правду ей никто не позволит, а лгать она не хочет. Про Фаину Раневскую можно читать бесконечно — вам будет то очень грустно, то невероятно смешно, но никогда не скучно! Книга также издавалась под названием «Фаина Раневская. Любовь одинокой насмешницы»

Андрей Левонович Шляхов

Биографии и Мемуары / Кино / Прочее
Живу до тошноты
Живу до тошноты

«Живу до тошноты» – дневниковая проза Марины Цветаевой – поэта, чей взор на протяжении всей жизни был устремлен «вглубь», а не «вовне»: «У меня вообще атрофия настоящего, не только не живу, никогда в нём и не бываю». Вместив в себя множество человеческих голосов и судеб, Марина Цветаева явилась уникальным глашатаем «живой» человеческой души. Перед Вами дневниковые записи и заметки человека, который не терпел пошлости и сделок с совестью и отдавался жизни и порождаемым ею чувствам без остатка: «В моих чувствах, как в детских, нет степеней».Марина Ивановна Цветаева – великая русская поэтесса, чья чуткость и проницательность нашли свое выражение в невероятной интонационно-ритмической экспрессивности. Проза поэта написана с неподдельной искренностью, объяснение которой Иосиф Бродский находил в духовной мощи, обретенной путем претерпеваний: «Цветаева, действительно, самый искренний русский поэт, но искренность эта, прежде всего, есть искренность звука – как когда кричат от боли».

Марина Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары
Воспоминание русского хирурга. Одна революция и две войны
Воспоминание русского хирурга. Одна революция и две войны

Федор Григорьевич Углов – знаменитый хирург, прожил больше века, в возрасте ста лет он все еще оперировал. Его удивительная судьба может с успехом стать сценарием к приключенческому фильму. Рожденный в небольшом сибирском городке на рубеже веков одаренный мальчишка сумел выбиться в люди, стать врачом и пройти вместе со своей страной все испытания, которые выпали ей в XX веке. Революция, ужасы гражданской войны удалось пережить молодому врачу. А впереди его ждали еще более суровые испытания…Книга Федора Григорьевича – это и медицинский детектив и точное описание жизни, и быта людей советской эпохи, и бесценное свидетельство мужества самоотверженности и доброты врача. Доктор Углов пишет о своих пациентах и реальных случаях из своей практики. В каждой строчке чувствуется то, как важна для него каждая человеческая жизнь, как упорно, иногда почти без надежды на успех бьется он со смертью.

Фёдор Григорьевич Углов

Биографии и Мемуары
Слезинка ребенка
Слезинка ребенка

«…От высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре неискупленными слезами своими к боженьке». Данная цитата, принадлежащая герою романа «Братья Карамазовы», возможно, краеугольная мысль творчества Ф. М. Достоевского – писателя, стремившегося в своем творчестве решить вечные вопросы бытия: «Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой». В книгу «Слезинка ребенка» вошли автобиографическая проза, исторические размышления и литературная критика, написанная в 1873, 1876 гг. Публикуемые дневниковые записи до сих пор заставляют все новых и новых читателей усиленно думать, вникать в суть вещей, постигая, тем самым, духовность всего сущего.Федор Михайлович Достоевский – великий художник-мыслитель, веривший в торжество «живой» человеческой души над внешним насилием и внутренним падением. Созданные им романы «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы» по сей день будоражат сознание читателей, поражая своей глубиной и проникновенностью.

Федор Михайлович Достоевский

Биографии и Мемуары

Похожие книги

100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное