Читаем Зигмунд Фрейд полностью

Автобусы затарахтели и тронулись с места, следуя привычному маршруту через Сайгон. Тусклым взорам солдат в который раз открылся один и тот же вид города с привычными уличными звуками, рикшами, старухами, несущими ведра с водой на коромыслах, с вонью, нищетой, тучей черных мух и певучими голосами вьетнамцев, кое-как проживающих очередной день. Любой из сидящих внутри автобуса прекрасно понимал, что в кажущемся внешнем спокойствии улиц их всегда поджидает ловушка. Ни сопровождавшие автобусы полицейские джипы с установленными на крышах 12,7-мм пулеметами, ни тщательные зачистки дороги из Лонг Биня не уберегали их от шанса попасть под артиллерийский огонь или наткнуться на хорошо замаскированную мину. Каждый раз этот путь был, как русская рулетка. Наперекор опасениям дорога оказалась спокойной, может, потому что приближался Тет, вьетнамский Новый год, время, когда враждующие стороны объявляли короткое перемирие, чтобы почтить своих предков в независимости от части Вьетнама, за которую они боролись. Для американских же солдат этот местный обычай был лишь одним из немногих дней, когда можно было надеяться на затишье. Прибыв в аэропорт, взвод вышел из автобусов и по команде сержанта, не задерживаясь, погрузился в допотопный транспортник С-130, взявший курс на Ан Кхе, находящийся в двухстах милях к северу от Лонг Биня, где располагалась элитная первая аэромобильная дивизия. Полет проходил скверно. Самолет постоянно трясло и болтало в воздухе. Иллюминаторы в нем отсутствовали, а сиденья из нейлоновых полос были настолько неудобными, что складывалось впечатление, будто тебя перевозят в жестяной банке.

– Зиги, ты скучаешь по дому? – понуро опустив голову, спросил Джейсон у приятеля.

– Да, – прислонившись затылком к стенке фюзеляжа, тихо ответил тот и прикрыл глаза.

– Дастин… Гильберт… Алан… – грустно усмехнулся Джейсон. – Как они там?.. Лора… Она давно тебе писала? – взглянул он на Зита.

– Три недели назад, – ответил Зит, глубоко вдохнув.

– Нда… Ничего! Скоро мы из всех увидим! – с надеждой сказал Джейсон.

Зит промолчал, почувствовав жжение в груди около внутреннего кармана форменной рубашки, куда он спрятал незаконченное письмо Лоре. Каких-то пару месяцев назад он и предположить не мог, как изменится его отношение к жизни. Нет, его чувства к Лоре не угасли. Напротив, она была единственная, к кому его неудержимо тянуло и в чьей близости хотелось полностью раствориться, чтобы забыться и больше не вспоминать о прожитом кошмаре, но его прежняя жажда к жизни словно иссякла. Не только он, но и Джейсон и все остальные, прибывшие вместе с ним во Вьетнам, необратимо изменились. Их лица стали старше и суровее, взгляды мрачными, а цвет кожи, даже несмотря на палящее солнце, серым, будто выкуренным. Война никого не пожалела.

«Поскорее бы все это закончилось», – заезженной пластинкой крутилась в голове Зита одна и та же мысль.

Прилетев в Ан Кхе, взвод организованно разбился на кучки и осел вдоль взлетной полосы в ожидании отправки в дивизию. В небе появился конвой вертолетов, возвращающийся с войсками на борту с передовой линии на аэродром. В грязных, изодранных в клочья униформах солдаты, как призраки с испепеленными взглядами, сходили на землю и, едва тащя боевой скарб, молча брели мимо своей замены к грузовикам, которые должны были перевезти их в тыл, передохнуть день-другой. Последними из вертушек стали выносить мертвых. В зеленых брезентовых мешках их сложили в ряд на обочине взлетной полосы. Ровно семнадцать мешков, по всей длине каждого из которых шла толстая, наглухо застегнутая молния. Сквозь ткань зловещих мешков просматривались очертания тел, а из стянутого веревкой конца выпирали ботинки. Из некоторых мешков просачивалась кровь, капавшая на землю и притягивающая к себе скопище мух.

– Не знаешь, как это случилось? – тихо спросил один паренек у приятеля.

– Какая разница? Мертвые есть мертвые, – отрезал тот, гася сигарету об каблук.

– Должно быть, их убили сегодня.

– Да, наверное, утром, когда нас перебрасывали сюда.

– Как думаешь, из пулемета?

– Может быть. Или из гранатомета. А может, из миномета. Не знаю.

– Просто интересно.

– У-гу.

– Сколько, по-твоему, им было лет?

– Ну, восемнадцать, девятнадцать. А что?

– Это такая потеря.

– Это война.

– Черт возьми, у меня мурашки по телу.

Солдаты не отрываясь смотрели на мертвецов, как будто говорящих им: «Добро пожаловать, новичок! Ты скоро пожалеешь, что попал сюда. Ты даже не представляешь, что узкоглазые приготовили тебе. Для нас война уже кончилась. Удачи тебе и берегись Люка-Азиата!»

– Слышали, как на прошлой неделе во время операции у границы с Камбоджей наша рота наткнулась на вьетконговский батальон? – спросил кто-то из солдат своих товарищей.

Перейти на страницу:

Все книги серии Эксклюзивные мемуары

Фаина Раневская. Женщины, конечно, умнее
Фаина Раневская. Женщины, конечно, умнее

Фаина Георгиевна Раневская — советская актриса театра и кино, сыгравшая за свою шестидесятилетнюю карьеру несколько десятков ролей на сцене и около тридцати в кино. Известна своими фразами, большинство из которых стали «крылатыми». Фаине Раневской не раз предлагали написать воспоминания и даже выплачивали аванс. Она начинала, бросала и возвращала деньги, а уж когда ей предложили написать об Ахматовой, ответила, что «есть еще и посмертная казнь, это воспоминания о ней ее "лучших" друзей». Впрочем, один раз Раневская все же довела свою книгу мемуаров до конца. Работала над ней три года, а потом… уничтожила, сказав, что написать о себе всю правду ей никто не позволит, а лгать она не хочет. Про Фаину Раневскую можно читать бесконечно — вам будет то очень грустно, то невероятно смешно, но никогда не скучно! Книга также издавалась под названием «Фаина Раневская. Любовь одинокой насмешницы»

Андрей Левонович Шляхов

Биографии и Мемуары / Кино / Прочее
Живу до тошноты
Живу до тошноты

«Живу до тошноты» – дневниковая проза Марины Цветаевой – поэта, чей взор на протяжении всей жизни был устремлен «вглубь», а не «вовне»: «У меня вообще атрофия настоящего, не только не живу, никогда в нём и не бываю». Вместив в себя множество человеческих голосов и судеб, Марина Цветаева явилась уникальным глашатаем «живой» человеческой души. Перед Вами дневниковые записи и заметки человека, который не терпел пошлости и сделок с совестью и отдавался жизни и порождаемым ею чувствам без остатка: «В моих чувствах, как в детских, нет степеней».Марина Ивановна Цветаева – великая русская поэтесса, чья чуткость и проницательность нашли свое выражение в невероятной интонационно-ритмической экспрессивности. Проза поэта написана с неподдельной искренностью, объяснение которой Иосиф Бродский находил в духовной мощи, обретенной путем претерпеваний: «Цветаева, действительно, самый искренний русский поэт, но искренность эта, прежде всего, есть искренность звука – как когда кричат от боли».

Марина Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары
Воспоминание русского хирурга. Одна революция и две войны
Воспоминание русского хирурга. Одна революция и две войны

Федор Григорьевич Углов – знаменитый хирург, прожил больше века, в возрасте ста лет он все еще оперировал. Его удивительная судьба может с успехом стать сценарием к приключенческому фильму. Рожденный в небольшом сибирском городке на рубеже веков одаренный мальчишка сумел выбиться в люди, стать врачом и пройти вместе со своей страной все испытания, которые выпали ей в XX веке. Революция, ужасы гражданской войны удалось пережить молодому врачу. А впереди его ждали еще более суровые испытания…Книга Федора Григорьевича – это и медицинский детектив и точное описание жизни, и быта людей советской эпохи, и бесценное свидетельство мужества самоотверженности и доброты врача. Доктор Углов пишет о своих пациентах и реальных случаях из своей практики. В каждой строчке чувствуется то, как важна для него каждая человеческая жизнь, как упорно, иногда почти без надежды на успех бьется он со смертью.

Фёдор Григорьевич Углов

Биографии и Мемуары
Слезинка ребенка
Слезинка ребенка

«…От высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре неискупленными слезами своими к боженьке». Данная цитата, принадлежащая герою романа «Братья Карамазовы», возможно, краеугольная мысль творчества Ф. М. Достоевского – писателя, стремившегося в своем творчестве решить вечные вопросы бытия: «Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой». В книгу «Слезинка ребенка» вошли автобиографическая проза, исторические размышления и литературная критика, написанная в 1873, 1876 гг. Публикуемые дневниковые записи до сих пор заставляют все новых и новых читателей усиленно думать, вникать в суть вещей, постигая, тем самым, духовность всего сущего.Федор Михайлович Достоевский – великий художник-мыслитель, веривший в торжество «живой» человеческой души над внешним насилием и внутренним падением. Созданные им романы «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы» по сей день будоражат сознание читателей, поражая своей глубиной и проникновенностью.

Федор Михайлович Достоевский

Биографии и Мемуары

Похожие книги

100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное