Зигмунд Фрейд

– О да! С австрийскими властями у меня были трогательные отношения! – сострил Зигмунд. – Однажды городской департамент прислал мне письмо, в котором выражалось удивление, что мой доход является столь небольшим, «тогда как все знают, что слава о Фрейде простирается далеко за пределы Австрии». Нужно сказать, что среди жителей Австрии не было принято скрупулезно платить налоги со своих доходов. По понятым причинам, я также ставил потребности своей семьи выше, чем заботу об императоре, но на их письмо я едко ответил: «Профессор Фрейд очень польщен получением известия от правительства. Это первый случай, когда правительство обратило на него какое-то внимание, и он признателен за это. Однако он не может согласиться с одним из пунктов в присланном ему письме, а именно, что его слава простирается далеко за пределы Австрии. Она начинается на ее границе».

Сияя, Зигмунд гордо улыбнулся.

– По правде сказать… – победная улыбка сбежала с его лица, – моя семья приехала в Вену навсегда. Я прожил здесь восемьдесят лет и, если бы не нацизм, то остался бы в этом городе до конца моих дней. Я часто проклинал Вену, насмехался над ней, недолюбливал ее, высказывался о «гротескных, звериных лицах» ее жителей, их «деформированных черепах и носах картошкой». Хотя в разлуке с Веной я тоже долго прожить не мог. У меня была другая, особая Вена, в которой молодые дамы-буржуа, подчиненные своим мужьям, поверяли мне свои сны и страхи. Вена, где под толстым слоем обмана и лицемерия я нашел почву для моих фантазий и открытий… А знаете, что было моей самой большой страстью? – устав от собственной сентиментальности, Зигмунд лукаво обратился к Дэвиду.

– Нет… – оторопел тот.

– Сбор грибов! – довольно промурлыкал старик. – Я обладал каким-то чутьем к угадыванию тех мест, где они могли расти, и даже указывал на такие места, когда ехал в вагоне поезда. На прогулке, оставив детей, я часто углублялся в лес, и дети были уверены, что вскоре услышат мой радостный крик. Увидев гриб, я молча подкрадывался и внезапно делал резкий выпад, чтобы «поймать» его своей шляпой, как если бы это была птица или бабочка.

«Сняв» с головы воображаемую шляпу, Зигмунд, словно кошачьей лапой, «накрыл» воображаемый гриб перед собой и замер. Его взгляд уперся в молодую женщину, стоявшую напротив него и державшую за руку мальчугана лет пяти. Ошарашенно уставившись на Зигмунда, она дрожащим от слез голосом едва слышно что-то проронила на немецком.

– Папа… Папа! – вырвался душераздирающий крик. Девушка бросилась Зигмунду в ноги и, судорожно обхватив его колени, бессвязно залепетала: – Почему тебя так долго не было? Мы так волновались. Ты надолго? Я все время ходила… Боже, ты здесь!

Тряхнув головой, чтобы смахнуть с лица спутанные волосы, смеялась и плакала от счастья она. Зигмунд нежно провел ладонью по ее голове, с любовью взирая на это дитя, и страдальчески прошептал:

– Все хорошо, моя милая… Все хорошо…

– Посмотри, как он вырос, – радостно всхлипывая, она подозвала сына. – Подойди к дедушке. Поздоровайся с ним.

– Доброе утро, – скованно промямлил мальчишка, исподлобья поглядывая на мать.

– Он тебя, наверное, плохо помнит, – смущенно произнесла она, нервно поправляя волосы. На ее лице появилась неловкая улыбка.

– Ты помнишь его? – умоляющим голосом спросила она Зигмунда. Тот ласково улыбнулся ей в ответ.

– Я скажу Дитфриду, что ты здесь. Он будет очень рад этому… – снова вспыхнула она.

– Дорогая…

Девушка обернулась на голос.

– Дитфрид! Он вернулся! – восторженно оповестила она, выскочившего из противоположного дома мужа. Мужчина средних лет склонился над ней и, что-то быстро, но сдержанно сказав ей на ухо, помог подняться на ноги. С натянутой улыбкой, он виновато кивнул двум незнакомым мужчинам и отвел жену с сыном в сторону. Оставив их там, он подошел к мужчинам и сконфуженно замялся, испытывая неловкость за случившееся.

– Прошу извинить мою жену… Дело в том, что она страдает шизофренией… Несколько лет назад умер ее отец, но она до сих пор верит, что он просто вышел из дома и потерялся…

Объяснив случившееся, он вернулся к жене, возбужденно рассказывающей ему о произошедшей встрече. Он терпеливо и спокойно слушал ее и также терпеливо и спокойно пытался ее переубедить.

– Она приняла вас за своего отца?!

Озадаченно переспросил Дэвид Зигмунда, поражаясь тому, чему он только что стал свидетелем – и невозмутимости старика, и странному поведению девушки, и той, вероятно, очень глубокой, личной боли ее мужа, из-за которой тот даже не заметил в Зигмунде ничего «необычного».

– Да… – подтвердил тот погрустневшим голосом и признался: – Она напомнила мне мою прекрасную дочь Софию… Мое воскресное дитя… Она умерла, когда ей было всего двадцать шесть лет, а через три года в четырехлетнем возрасте умер ее сын… Мой любимый внук… Хайнц… Его смерть стала страшным ударом для меня, я переживал ее как потерю части себя. Смерть Софии нанесла мне глубокую рану, которая так и не зажила. Утрата маленького Хайнца окончательно сломила меня.