Зима в горах

Нет, я не забыл, кому это адресовано. Я знаю, что Вы, Дженни, вместе со мной читаете эти листки, переворачиваете их и, быть может, сердитесь на меня за то, что я развоспоминался о другой женщине, Впрочем, нет. Это на Вас непохоже, верно ведь? Мне кажется, Вы не из ревнивого десятка, и даже если бы я настолько заинтересовал Вас, что вызвал бы Вашу ревность, Вы бы не стали ревновать к прошлому, к тому, что ушло. Вы все понимаете. Вы понимаете, что если я перебираю это у Вас на глазах, то лишь для того, чтобы сделать последнее усилие и разобраться во всем. Почему Марго так много значила для меня? И почему все это рухнуло? Мне кажется, из одного вытекало другое: накал наших отношений, потом разрыв. Официальной же, так сказать, причиной, как я уже говорил Вам, был Джеффри. Я хотел жениться на Марго, а она этого не хотела, потому что знала: я никогда не отдам Джеффри в лечебницу. И тем не менее только ли в этом причина? Не потому ли я избрал Марго и готов был погружаться до дна в загадочную ее сущность не потому ли — да, не потому ли, — что я никак не мог приручить ее, не мог повернуть ее жизнь по-своему? Джеффри был, если хотите, самым большим, явным, конкретным доказательством моего бессилия, но, чем больше я об этом думаю, тем яснее мне становится, что я не хотел, чтобы в этом смысле она покорилась мне. Вот почему ее глаза так притягивали меня к себе. Да, у нее были такие странные зеленые глаза, по крайней мере мне они казались зелеными. Льдисто-зелеными. Бессчетное число раз я смотрел в ее глаза, в самую их глубь; мне хотелось погрузиться в них и потеряться там навсегда, но я никогда не мог разгадать до конца, что я в них видел. И это сводило меня с ума. Я всегда смотрел в ее глаза, когда лежал с ней. Сначала ее глаза бывали закрыты, но я ласкал ее, осторожно, неторопливо, и зеленые глаза открывались, и я видел устремленный на меня непроницаемый взор. И тогда я чувствовал, что готов отдать все, все на свете за то, чтобы проникнуть в ее сущность, в самую глубь, в то тайное тайных, где обитает она одна, найти сердцевину того, что есть Марго, Марго, как неповторимое, найти, познать и оплодотворить своим семенем. Не удивительно, что она была довольна мной. Я всегда так бешено желал ее, что она могла вытворять что угодно, я был ненасытен.

Когда мы разошлись из-за Джеффри, я очень горевал. Не думаю, чтобы я в чем-то обманывался. Ведь из меня без всякой анестезии вырвали с кровью кусок мяса. Быть может, подсознательно я шел к этому по доброй воле, но мы же по доброй воле идем иной раз и на крестную муку. Марго была мне нужна, даже если Джеффри был нужнее, даже если я, избрав Марго, все же по-настоящему в глубине души не хотел делить Джеффри ни с одной женщиной на свете. Он был мой брат, и моя кара, и моя жертва, и моя опора — все вместе.

Вижу, что несу какой-то бред. Что означает весь этот набор слов? Я сам не знаю, Дженни, не знаю толком. Но я постараюсь понять что к чему, насколько это возможно. И спасибо Вам, любовь моя, что Вы меня слушаете и помогаете мне излиться. Бог его знает, может быть, я даже не отправлю этого письма. Может быть, Ваши прелестные глаза никогда не увидят этих строк, Ваши глаза, такие же прелестные, как глаза Марго, только совсем другие — голодные и недоступные. Я умею прочесть то, что вижу в Ваших глазах: тоску, и боль, и смех, и смятение. Да, и гордость еще — гордость, которая покорится только высокой цели.

Обождите минуту, любовь моя, я сейчас подброшу в печурку еще немного орешков. Не хочу, чтобы здесь стало холодно. К тому времени, когда Ваша северная поздняя заря расползется по небу, я должен уже все сказать.

Печка набита до отказа, и я снова за своим столом. Позвольте мне рассказать все про Джеффри. Ему бы это было приятно. Если он там, в дубовом лесу, то может при желании подняться сюда, стать за моей спиной и прочесть, что я пишу. Если он хочет принять в этом участие, милости просим.

Почему Джеффри был мне так необходим? Не потому ли, что я был ему многим обязан? Это звучит странно: я годами ухаживал за ним, всю мою жизнь построил, исходя из его интересов, бросал ради него работу, отказался от всякой надежды на счастливый домашний очаг и близость женщины. Казалось бы, что он был всем обязан мне. Да, по виду это было так. Но ведь никто со стороны не мог бы понять, что произошло в течение тех девятнадцати часов.