Зимняя бегония. Том 1

Шан Сижуй с силой стряхнул её руку, распахнул занавес и вышел на сцену, неторопливо пройдя в центр и замерев на месте, он пристально уставился на Цзян Мэнпин. Его глаза, ясные и одухотворённые, для мужчины были редкостью (нечасто встретишь у юноши такие большие, влажные глаза), и сейчас их неподвижный взгляд, полный обиды и ненависти, был обращён лишь на одного человека, и Чэн Фэнтаю, который перехватил этот взгляд, показалось, будто он пронзает человека в самое сердце, так невыносимо больно и страшно становилось под его взором, от него страх пробирал до костей, словно Шан Сижуй был золотым идолом со сверкающими гневом глазами, стоящим в храме.

Шан Сижуй молчал, не начиная петь, звуки хуциня и барабана стихли, и все гости поняли: что-то не так.

В этой тишине Шан Сижуй вдруг набрал воздуха в грудь и суровым голосом запел: «И не мечтай молить гуляку этого о подаянии! Возьмёт в семью свою он, а потом и года не пройдёт, как бросит. А если не посмеет выгнать он тебя, то изобьёт ногами так, что в голос будешь ты рыдать!

Тогда уж лодка будет посреди реки, в ней дыр заделать ты не сможешь и в тоске начнёшь роптать, прося о жалости других. Но думать надо было наперёд, чтоб слёзы сожаления не лить. И я тебя прошу: не делай этого! Однако буду ждать тебя, чтоб в будущем, когда настанет день раскаяния, спасти тебя, но будь и ты готова!»

Чэн Фэнтай подумал: «Что-то здесь не так, это что за пьеса? Она совсем не подходит для радостного торжества». Он услышал шум. Цзян Мэнпин, охваченная дрожью, вскочила и уронила свой стул, она как будто увидела что-то ужасное и попятилась от увиденного.

Спустя четыре года она узнала Шан Сижуя с первого взгляда, грим его был нанесён именно так, как она его учила, так как она могла его не узнать? Он всё ещё помнит прошлое, всё ещё ненавидит её, и эта ненависть уже въелась в его кости – она так сильна, что он позабыл о своём актёрском долге. Тогда, в Пинъяне, Шан Сижуй заставил её молить о смерти, растоптал её репутацию, и каждый в городе, завидя их с Чан Чжисинем, плевал в них как в прелюбодеев. Она не могла и подумать, что он способен на такое, она ведь недоедала, чтобы отдать еду и питьё Шан Сижую, вырастила его как родного брата, ото всего его оберегала и баловала, а оказалось, что она вырастила волка, который не найдёт себе покоя, пока не разорвёт её на куски!

Воспоминания о постыдных событиях, развернувшихся на улицах Пинъяна, в мгновение ока всплыли в её памяти. Цзян Мэнпин продолжала пятиться, желая сбежать отсюда, чем испугала гостей. Чан Чжисинь поспешил подойти к ней и обнять, мягким голосом успокаивая её.

Шан Сижуй, стоя на сцене, указал на них: «Войти ты можешь в дом его женой, а убежишь презренной лишь любовницей! Теперь уж не вернуться в отчий дом тебе!»

Эту строчку Чэн Фэнтай уже понял.

Командующий Цао вздохнул:

– Ох! «Всадник у ограды»![76] Это истинный лаошэн!

Цзян Мэнпин, зажав уши руками, трясла головой, крупные слёзы катились из её глаз, она всхлипывала:

– Чжисинь, я не хочу здесь оставаться, уходим! Скорее уходим домой!

Чан Чжисинь, у которого сердце разрывалось от боли за жену, проговорил:

– Хорошо-хорошо, мы сейчас же уходим. Фань Лянь! Дай нам машину!

Собираясь покинуть двор, они подняли большой шум, и командующий Цао, которому это давно уже надоело, вдруг поднялся и, вытащив из-за пояса пистолет, выстрелил в небо, после чего направил дуло на них троих. Чэн Фэнтай, бледный от ужаса, вскочил и собрался отобрать у командующего Цао пистолет:

– Зять! Не надо!

Командующий Цао оттолкнул его и, переведя дуло на Цзян Мэнпин, сказал:

– Сегодня у моего племянника праздник, так чего ж ты, сопливая баба, всё голосишь? Мать твою, беду хочешь накликать, что ли? А ну-ка, все сели! Никому не дозволяю уходить! – с этими словами он махнул пистолетом, и солдаты с ружьями тут же встали в воротах, преградив выход.

В северо-западных землях командующий Цао господствовал единолично, будучи местным царьком. Прибыв в Бэйпин в сопровождении солдат, он по-прежнему мнил себя императором, и никому не позволялось оскорблять его.

Чан Чжисинь и командующий Цао, ничего не говоря, стояли друг напротив друга, и в их взглядах горел гневный огонь. Фань Лянь тихим голосом уговаривал Чан Чжисиня:

– Третий господин! Третий господин Чан! Здесь тебе не Пинъян, а ты не прежний третий господин из семьи Чан! Если командующий Цао захочет кого-то убить, для него это всё равно что постельного клопа пальцами раздавить. Мужчина не позволит себе осрамиться на глазах у всех, терпи! – С этими словами он с силой надавил на плечо Чан Чжисиня, заставляя того сесть на место.

Чан Чжисинь закусил губу и, крепко обняв жену, сел. Он прятал Цзян Мэйпин на своей груди от позора, который обрушивал на неё внешний мир, а сам, выпрямившись, гневно глядел на Шан Сижуя.