Он произнёс это так громко, что гости, стоящие неподалёку, все как один вытянули шеи и посмотрели на него, и даже князь Ань повернулся в их сторону. Дядей циньвана[147]
Ци был не кто иной, как отец предшествующего императора, и то, что Чэн Фэнтай собирался с ним сделать, можно было расценить как немалое преступление. Фань Лянь крепко схватил его за рукав и принялся уговаривать:– Зять, будет тебе! Он настоящий глупец, безрассудный человек. Я тебе не вру. Кто не знает, что он безумец!
Говоря начистоту, Фань Лянь и сам не понимал, безумец ли князь Ци или только притворяется им. Если даже такой сметливый и проницательный человек, как Фань Лянь, не может раскусить князя Ци, у других тем более нет ни малейшей надежды разглядеть хоть проблеск истины.
Князь Ци оставался загадкой.
Ню Байвэнь увлёк Шан Сижуя в гримёрку, но у дверей их уже поджидал никчёмный сын князя Аня. Бэйлэ Ань уже очень долго высматривал Шан Сижуя и, наконец-то завидев его, обрадовался так, что не и знал, куда себя девать, как обычно он принялся забрасывать Шан Сижуя бесконечными вопросами:
– Шан-лаобань, почему я не видел вас на банкете? Я-то думал, что мы пропустим с вами пару чарочек! Где же вы прятались? Совсем меня не уважаете! Вы отведали жареного карпа с соевой подливой? Его доставили прямиком из Ханчжоу, не останавливаясь ни на миг, ни единого дня промедления. А ещё те улитки в лотосе?.. Эй, Шан-лаобань!
Заметив, что Шан Сижуй не слишком-то с ним радушен, он протянул руку, желая ухватить того за плечо, но ничего не вышло.
У Ню Байвэня и так головной боли хватало, а тут ещё страх прогневить бэйлэ Аня. Преградив тому путь, он заговорил с улыбкой:
– Господин бэйлэ, сегодня особенный день, никак нельзя, чтобы Шан-лаобань испортил представление. Вы лучше-ка возвращайтесь на своё место и наслаждайтесь спектаклем.
Бэйлэ Ань оттолкнул его:
– Как моя беседа с Шан-лаобанем может испортить представление? Прочь! Шан-лаобань, Шан-лаобань…
Шан Сижуй редко обращал внимание на этого забавного человечка, и, бросив пару фраз, он, не останавливаясь, прошел прямиком в гримёрку. Другие актёры, увидев Шан Сижуя, принялись горячо его приветствовать. Шан Сижуй был человеком миролюбивым и приветливым, в чём-то беззаботным, и отношения со всеми актёрами у него складывались неплохие. Лишь один человек, лежавший на плетёном стуле лицом вверх, прикрывшись тёплым полотенцем, никак не откликнулся, на маленьком столике рядом с ним стояли принадлежности для курения опиума, а в гримёрке ещё чувствовался сладкий опиумный аромат. Шан Сижуй догадался, что это и был тот самый человек, который играл спектакли по императорскому указу и чей голос довёл до смерти нескольких дворцовых канареек, – Хоу Юйкуй.
Если говорить о Хоу Юйкуе, то он удостоился звания одного из самых именитых артистов, когда-либо служивших в «грушевом саду». Вскоре после приезда Шан Сижуя в Бэйпин он ушёл в тень, и Шан Сижую, восхищённому его славой, так и не удалось с ним встретиться. Он раздобыл две пластинки Хоу Юйкуя, каждый день вытаскивал их и переслушивал. Иногда он учился у Хоу Юйкуя, иногда пел вместе с ним и уже давно считал его родственной душой. Сейчас же актёр, перед которым он благоговел, был совсем близко, сердце Шан Сижуя бешено заколотилось, уши запылали – точь-в-точь как у девчушки, впервые собравшейся на свидание.
Хоу Юйкуй только что выкурил две трубки с опиумом, его охватила опьяняющая нега, и очевидно, что сейчас не самое лучшее время приглашать его на спектакль. Ню Байвэнь наклонился и едва слышно прошептал ему на ухо:
– Хоу-лаобань, вы отдыхаете? Как ваше настроение, всё ещё приподнятое? У меня есть пачка юньнаньских сигарет высшего качества, я пришлю их в вашу усадьбу.
Хоу Юйкуй ничего не ответил.
Ню Байвэнь по-прежнему стоял, задрав задницу, и подлизывался к Хоу Юйкую:
– Хоу-лаобань, вы, почтенный, известны как первый шэн в Поднебесной! Сотрясли Китай своим голосом, таких, как вы, не было и больше не будет! Сегодня вот я подыскал для вас первого в Поднебесной актёра, исполняющего амплуа дань! Ручаюсь, что вы вдвоём исполните чудесную песню! Догадайтесь-ка, кто это может быть!
Хоу Юйкуй по-прежнему оставлял его речи без внимания.
Отвергнутый Ню Байвэнь с донельзя сконфуженным лицом помахал Шан Сижую. Шан Сижуй встал рядом и, зардевшись, стыдливо проговорил:
– Хоу-лаобань. Я Шан Сижуй…
Кто бы мог подумать, что Шан-лаобань, которого не заботили никакие мирские вопросы, может вот так мяться? Присутствовавшие в гримёрке актёры при виде этой картины все как один рассмеялись. От их смеха Шан Сижуй засмущался ещё сильнее.
Хоу Юйкуй даже не промычал ничего в ответ, что заставило задаться вопросом, а не спит ли он вообще. Ню Байвэнь снова наклонился и, чуть ли не ругаясь, зашептал ему на ухо: