Зимний дождь

Как-то в конце зимы, поздним вечером, в комнату молодых зашел свекор, погукал с Ольгой, пускающей пузыри, подымил возле пригрубка самосадом, потоптался бесцельно и уже от порога, глядя на сына, подшивающего валенки возле трескучего огня-жирника, сказал:

— Я, напрымэр, што хотел сказать… Тэпэрь ты тракторист, курсы кончил. Чего вам тут, в хуторе, коптить? Завербовались бы куда-нибудь…

— Куда же это мы? — хомутовая игла застыла в пальцах Назара.

— Другие, напрымэр, куда едут? — с недовольством спросил отец. — В города, на всякие стройки…

— Мы в город не поедем! — отрывисто отозвалась Дуня, распрямившись над тазом, в котором стирала пеленки.

Свекор по-кошачьи пырскнул носом и, бухнув дверью, удалился.

Долго в эту ночь молодые прикидывали-пригадывали, как и где им начать самостоятельную жизнь, и порешили откладывать понемногу денег, чтобы купить какую ни есть хатенку в станице, откуда Назар взял Дуню.

Ближе к весне, уже по потемневшему гнущемуся льду, они перешли реку и появились в доме Дуниных родителей, рассказали о задуманном, утаив, конечно, причины, и в тот же день нашли продажную кухнешку. Кухня была низенькой, в три окна, но просил хозяин за нее недорого и, главное, соглашался продать в рассрочку. Быстро сторговались, и Назар тут же выложил задаток.

После половодья, едва обозначился брод, Дуня и Назар погрузили в арбу все свое имущество: три сопетки кизяков, двенадцать тыкв, длинный пустой сундук, старый хромой стол, зыбку с Олькой — и перебрались в станицу. Тут как раз организовалась новая МТС, и колхоз с грабушками[3] взял Назара трактористом.

Весна выпала добрая, с частыми теплыми дождями, обещала хороший урожай, и Назар с Дуней жили надеждами вскоре образить свою кухнешку, купить необходимое. Пока же в хате у них можно было играть в догонялки — не о чего споткнуться: колченогий стол, сундук, заменяющий кровать, и зыбка под потолком — вот и все богатство. Даже рогача не было, и Дуня всякий раз, стряпая или грея воду, по пояс залезала в печь, пестуя в ладонях чугуны. Особенно тяжело было задвигать в огонь ведерный чугун — горячая вода нужна была каждый вечер, чтобы обмыться Назару: за два-три дня одежда его пропитывалась соляркой, набутевала.

Но, как говорится, на месте и камень обрастает. Мать Дуни напряла старику кузнецу катушку пуха, и тот сделал ухват, соседка отдала кривобокое деревянное корыто, в котором когда-то рубили капусту; теперь оно подтекало, но для стирки вполне годилось, стоило только замазать дырки смолой. Вскоре Назару посчастливилось купить по дешевке самовар, не чаевничать, конечно, — кипятить воду.

Но как бы трудно ни жилось им, все равно был свой угол, хоть и пустой и не всегда теплый, зато свой. И к Назару как-то быстрее привыкла тут Дуня: не такой уж он и никудышный, как показалось вначале. Работящий, спокойный, непьющий — все до копеечки нес в дом, с каждой получки покупал обновы то Дуне, то Ольке. Повеселели окна их кухнешки, занавешенные подсиненной марлей, Дуня насажала комнатных цветов: фикусов, олеандров, — хорошо у них стало, радостно. Назар купил балалайку и вечерами, сидя у раскрытого окна, наигрывал «Мотаню», «Реченьку».

Подрастала Олька, и Назар загалдел о сыне. Через три года после переезда, будто и вправду по заказу, родила Дуня мальчишку. Здоровенного, прямо богатыря.

— Эк, Илья Муромец! — похвалил Дунин отец, явившийся взглянуть на продолжателя казачьего рода.

Засмеялась Дуня, довольная похвалой, да так и назвали мальца — Илюшей.

Колготно, шумно стало в их неказистой хатенке, но никогда и никому не бывало тут тесно. Даже в выходные дни, когда к Назару приходили в гости его товарищи с женами и ребятишками. Дуня раздувала самовар, пили чай, заваренный на душице, мяте. Потом мужчины уходили во двор, курили, обсуждали свои дела, а женщины, оставшись одни, рассказывали всякие новости, делились нехитрыми бабьими секретами или пели. Дуня глядела на подружек с тихой, стеснительной улыбкой и начинала тоже шевелить губами, пробуя свой голос.

Но грянула война, и ее недоученные песни захлебнулись в слезах.

Четыре с половиной года — ожидание писем от Назара, тяжелая работа, холод, голод, не то чтобы петь — Дуня и улыбаться-то разучилась. Все вынесла, все стерпела. Но дом соблюла, продала лишь балалайку, вернее, не продала, а отдала одноглазому лесничему, чтобы не гонял, разрешил собирать сухостой. И после, когда Назар уже вернулся, долго еще не давали радоваться всякие трудности. Тут неурожаи, тут налоги…

Подросли дети — нужно к делу пристраивать. Ольга поступила в институт — захотела быть учительницей, через два года, сразу после семилетки, сбежал из станицы и Илюшка, устроился в лесной техникум. Обоим надо помогать. Получит Назар зарплату, поделит ее пополам, разошлет в два конца.