Зимний дождь

Теперь он фотографировал самостоятельно, но к Евсеичу все равно заглядывал и нередко выручал старика, помогал выполнять ответственные заказы, снимал капризных женщин, чаще всего жен начальников, делал портреты передовиков на городскую доску Почета. Евсеич щедро благодарил его за услуги, давал реактивы, которые в продаже были не всегда.

Однажды перед каким-то праздником Евсеича попросили прийти в детсад, снять ребятишек, дети — народ вертучий, непоседливый, и Евсеич, сославшись на недомогание, отправил туда Федю. Там Федя и встретился с уже позабытой девушкой и ее карапузом. Она оказалась воспитательницей детсада, звали ее Клавой. Рассаживая детей, она суетилась и краснела, как и тогда при первой встрече. Федя отметил, какие ласковые и нежные у нее губы и волосы, гладкие, отливающие бронзовым светом. Федя сделал три лишних кадра — хотелось, чтобы она вышла хорошо.

Через неделю он опять зашел в детсад, занес пачку фотографий, среди них был большой портрет Клавы. На этот раз они хорошо и долго говорили. Рассказывала, правда, больше Клава, а Федя слушал, понимающе кивал огненно-рыжей головой и тайно любовался ею. Он узнал, что Клаве идет двадцатый год, что отца у ее Пашки нет — так уж получилось, живут они вдвоем, мать в прошлом году померла. И еще она спросила, сколько примерно стоит ремонт крыши, — Клава собиралась нанять мастеров, потому что хата ее текла, как решето. Федя сказал, что стоимость работы можно определить только на месте. Клава назвала свой адрес.

Ремонт оказался невеликим, Федя вызвался его сделать сам и в ближайшее воскресенье за полдня подлатал крышу флигелька. Взять за работу деньги он отказался, но получил в награду старую гармонь, на которой когда-то играл отец Клавы, и приглашение приходить к ним по воскресеньям в гости…

Яркие, звучные дни были в том году: что бы ни делал Федя — набивал ли обруч на дубовую гудящую кадку, пилил ли искрящиеся стружкой доски или фотографировал с крутого берега Хопра бунтующий ледолом, — в душе росла, ширилась, заполняя все его существо, какая-то неосознанная радость. По выходным он нес ее в маленький флигелек Клавы и отдавал вместе с игрушками Пашке, встречающему его всякий раз с ликующим визгом, выплескивал в нехитрых мелодиях гармошки.

Иногда, оставив Пашку у соседей, они ходили в кино. После одного фильма, где показывали счастливых молодоженов, Клава погрустнела, у ворот при расставании она призналась, что Федя ей очень нравится, и потянулась к нему. Неумело и торопливо Федя скользнул горячим ртом по ее ласковым полным губам. После этого вечера он стал приходить к ним и в будни.

Осмелясь, однажды Федя сказал, что им пора пожениться. Клава счастливо засмеялась и ответила, что он еще совсем мальчик и до армии об этом разговаривать не стоит. Федя обиделся, и встречи прекратились.

В домике Клавы он появился через несколько месяцев с новостью, что на комиссии допризывников его из-за контузии признали негодным к службе. Клава обрадовалась и прямо при Пашке обняла его. Когда пацан угомонился и уснул, они долго еще сидели у стола и шепотом мечтали о будущей жизни. И тут в порыве откровенности Федя рассказал о своей самой большой мечте — снять все красивые места и устроить выставку.

— Красота, она часто обманывает, — в печальной задумчивости сказала Клава.

«Красота обманывает?! Как это?» — Федя с испугом глядел на женщину, которая, казалось, сможет лучше всех понять его. А она — обман… Нет, никогда не откажется он от задуманного.

Как знать, может, и утихла бы эта нечаянная обида, может, объяснила бы как-то свои слова Клава, но тут предстояла Феде поездка в дальний хутор. Там нужно было срочно сделать портреты передовиков колхоза, а Евсеич опять заболел. В хутор Федя ехал с надеждой снять какой-нибудь особенный пейзаж, чтобы потом показать Клаве, убедить ее. И еще хотелось, чтобы она поскучала тут без него.

Передовиков Федя снимал в клубе, их приводила туда еще не старая женщина — заведующая этим очагом культуры. За день он не управился и попросил ее подумать о ночлеге для него. Полина Васильевна сказала, чтобы он об этом не беспокоился, люди у них гостеприимные, в любом доме встретят с радостью. И тут как раз заявился в клуб Федин знакомый, Осип Потапов, столяр. В артели они едва были знакомы, а тут Осип кинулся к Феде с объятиями, зашумел, забалагурил.

— У этого парня — золотые руки! — потрясая над головой кулаком, воскликнул он, обращаясь к заведующей клубом. — Такие люди родятся раз в сто лет. Это настоящий художник, — продолжал он восторгаться, — можете поверить мне, Полина Васильевна. Если бы, Федя, она увидела твои колеса, то оценила бы, потому что Полина тоже талант.

— Ну, Ося, зачем же так… — засмущалась заведующая клубом.

— Это правда, Федя! — горячо продолжал Осип. — Вы, Полина Васильевна, — наша совесть, э-э… Луч в нашем царстве…

Вечером они втроем сидели в хате Поли.

— Поля, Поленька, если бы вы видели, какие у него снимки, какие виды всяких там деревьев, лужков.

— Пейзаж — это искусство! — важно подтверждала хозяйка дома. — Он имеет воспитательное значение…