«Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

in Licht tanzt freundlich vor mir her;
Огонёк дружелюбно пляшет передо мной,
Ich folg’ ihm nach die Kreuz und Quer;
Я иду за ним то туда, то сюда,
Ich folg’ ihm gern und seh’s ihm an,
Я иду за ним охотно, прекрасно зная,
Daß es verlockt den Wandersmann.
Что он сбивает скитальца с пути.
Ach, wer wie ich so elend ist,
Ах, тот, кто несчастен, как я,
Gibt gern sich hin der bunten List,
С радостью предается ярким мечтам,
Die hinter Eis und Nacht und Graus
Что за льдом, и ночью, и ужасом
Ihm weist ein helles, warmes Haus,
Показывают ему светлый, тёплый дом
Und eine liebe Seele drin –
И возлюбленную там.
Nur Täuschung ist für mich Gewinn!
Только обман – мне наградой!

Мелькает свет передо мной

И точно манит за собой.
Иду за ним, хоть знаю я,
Что это лишь мечта моя.
Ах, кто, как я, изныл душой,
Тот рад увлечься хоть мечтой;
Бодрее он идёт и ждёт,
Что скоро вновь приют найдёт.
Потом он проклянет свой сон,
Но хоть теперь-то счастлив он.

Деталь фронтисписа из книги Томаса Уилсона «Правильный способ танцевать немецкие и французские вальсы» (1816), на рисунке показаны девять позиций вальса

В 1802 году, за двадцать пять лет до «Зимнего пути», великий венский предшественник Шуберта Йозеф Гайдн во «Временах года» (Die Jahreszeiten) изобразил музыкальными средствами скитальца в зимнем ландшафте. Лукас (тенор) описывает участь путника:

Прохожий, заблудясь,
Задумавшись стоит,
Куда идти, не знает он;
Вотще он хочет путь найти,
Нет ни тропинки, ни следа;
Вотще старается пройти
Сквозь страшный и глубокий снег,
Он лишь сбивается с пути;
И бодрость потеряв,
Дрожит и слезы льет,
Узрев, что гаснет бледный день.
Усталость и мороз
Лишают сил его;
Теряет бодрость он,
Дрожит и слезы льет

[38].

Все это очень напоминает скитальца из «Зимнего пути», но исход другой, как и следует ожидать от оратории, посвященной взаимопомощи и заботам провидения. Вслед за сомнением и замешательством, вслед за страхом приходит спасение:

Но вдруг его унылый взор
Огонь блестящий зрит вблизи,
Опять он оживлен;
Восторг в его душе!

В отличие от огней Мюллера и Шуберта, этот свет не призрачен. Совсем близко оказывается сельский дом, где странник находит прибежище и где, более того, тёплая комната полна дружелюбных крестьян, собравшихся вместе в уютный кружок (im trauten Kreise) они обмениваются рассказами, пьют, поют песни. Все ускользающее, ирреальное в «Обмане» обретает во «Временах года» вес и плотность, все утешает, приглашая в общество других людей. Скиталец Гайдна счастливо возвращается в круг себе подобных.

В «Обмане» опять появляется блуждающий огонёк (Irrlicht), но теперь тут царит дух танца, изящного венского вальса. Это отголосок городской жизни, но в то же время и нечто безрассудное, опасно граничащее с полным безумием. Глядя на очаровательную картинку, помещенную перед началом главы, сложно вообразить преувеличенную тревогу современников по поводу помешательства на новых танцах с «вращательными движениями». Один из таких обеспокоенных современников писал: «Ежегодно в Вене умирает десять – одиннадцать тысяч человек. Причина смерти четверти из них – истощение, вероятно, вызванное неумеренным вальсированием». Дело было в пыли, поднимающейся в танцевальном зале и вредящей лёгким. Но дежурному осуждению подвергались и галлюциногенные, почти физиологические свойства вальса – та полуобморочность и истерика, которую слышишь в «Обмане». Дональд Уокер, автор «Британских упражнений для мужчин и женщин», в 1836 году утверждал, что «головокружение одно из величайших неудобств вальса»: