«Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Auf einen Totenacker
К какому-то кладбищу
Hat mich mein Weg gebracht.
Привёл меня мой путь.
Allhier will ich einkehren:
Сверну-ка я сюда,
Hab’ ich bei mir gedacht.
Подумал я.

Ihr grünen Totenkränze

Вы, зелёные погребальные венки,
Könnt wohl die Zeichen sein,
Вполне могли бы быть вывеской,
Die müde Wandrer laden
Которая приглашает усталого скитальца
In’s kühle Wirtshaus ein.
В теплую гостиницу.

Sind denn in diesem Hause

Что же, все ли комнаты
Die Kammern all’ besetzt?
Заняты здесь?
Bin matt zum Niedersinken,
Я так устал, что валюсь с ног,
Bin tödlich schwer verletzt.
Я смертельно ранен.

O unbarmherz’ge Schenke,

О, негостеприимный хозяин,
Doch weisest du mich ab?
Так ты гонишь меня вон?
Nun weiter denn, nur weiter,
Прочь же тогда, прочь,
Mein treuer Wanderstab!
Мой верный посох!

На кладбище большое

Привёл мой путь меня…
«Местечко здесь найдется
И мне», – подумал я.

В ограде места много,

И много комнат есть,
И много постояльцев
Покой вкушают здесь.

Давно пора котомку

С усталых сбросить плеч,
Давно пора на отдых
Мне где-нибудь прилечь.

Увы, и на кладбище

Мне места не найти!
Опять, опять в дорогу
Приходится идти.

Франц Лахнер, Шуберт и Эдуард фон Бауэрнфельд в Гринцинге. Рисунок Морица фон Швинда пером и чернилами, 1862

Как бы ни был болен Шуберт, периоды ремиссии давали ему возможность забыть все печали в кругу друзей. «Шуберт вернулся, – записывает Бауэрнфельд в дневнике в октябре 1825 года. – Дружеские сборища в трактирах и кофейнях до двух или трёх часов утра.

Wirtshaus, wir schämen uns,
Постоялый двор, стыдно сказать,
Hat uns ergötzt;
Доставил нам отраду,
Faulheit, wir grämen uns,
Праздность, грустно сказать,
Hat uns geletzt.
Освежила нас.

В заметках о Шуберте, написанных в 1869 году, Бауэрнфельд подробнее отчитывается о прогулке в Гринцинг (см. иллюстрацию), изображая композитора в его стихии: «В летний день после полудня мы с Францем Лахнером (композитором) и другими прошлись до Гринцинга за Heurige (молодым вином), которое особенно нравилось Шуберту, хотя, что касается меня, я так и не смог приучить себя к его резкому, терпкому вкусу. Мы посидели за стаканами вина, ведя непринужденный разговор, и отправились обратно не раньше сумерек. Я хотел сразу пойти домой, поскольку жил я тогда в далёком предместье, но Шуберт силой затащил меня на постоялый двор, а затем мне не удалось увильнуть от посещения кофейни, в которой он проводил вечера или, вернее, поздние ночные часы. Был уже час ночи, за горячим пуншем возник чрезвычайно возбужденный разговор о музыке. Шуберт опорожнял стакан за стаканом и пришёл в воодушевление, стал красноречивее, чем обычно, и рассказывал… обо всех планах на будущее».