«Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Начала обеих песен тесно связаны. Настоящее время превращается в прошедшее, «ищу напрасно» – в «мне снилось». До-минор становится ми-мажором, «Липа» первая в цикле начинается с мажора. То, что он на полутон выше соответствующей до-минору мажорной тональности ми-бемоль, приподнимает настрой песни, переносит нас в другое место, другое время, и такой переход лучше всего при исполнении осуществлять не посредством паузы, а, напротив, наложением двух песен, как можно более плотным. Перекличка тональностей в «Зимнем пути» создаёт мощный эмоциональный и драматический эффект, которому может помешать нарушение их последовательности, заложенной в оригинале, замена на бас или баритон. Этот вопрос мы обсудим в следующей главе.

Мягкий шелест поздней летней листвы, а не шорох ветвей зимой, о котором в стихотворении пойдёт речь дальше, осторожно прерывается звуком валторны, романтическим звуком par excellence[11]. Это зов прошлого, воспоминания, чувства, переживаемые на отдалении, «расстояние, отсутствие и сожаление», как пишет Чарльз Розен в книге «Поколение романтиков». Запомним этот зов валторны, потому что он опять появится в песне и потому что валторна играет далее важную роль в цикле – ее отзвук в середине и похоронный духовой ансамбль ближе к концу.

Липа, Lindenbaum – магическое, мифологическое дерево, богатое аллегорическими значениями, что чутко подметил Майкл Баксендолл в своей классической книге «Резчики по липовому дереву в ренессансной Германии»: «Существует много сообщений о священных липах, увешанных табличками с обетами, данными во время чумы, о липовых рощах, посещаемых паломниками, о поедании семян липы верхнебаварскими женщинами, о листьях, коре этого дерева и липовом цвете, которые прикладывали к телу для обретения силы и красоты… Липа вызывала праздничные ассоциации в широком смысле слова. Как сказал Иероним Босх, это дерево, под которым танцуют».

Начиная ещё с Гомера, это волшебное дерево. Превращение пожилой четы, Филемона и Бавкиды, в дуб и липу в «Метаморфозах» Овидия сделало это дерево символом женской супружеской верности. Значение липы устойчиво в европейской и особенно немецкой традиции. Вальтер фон дер Фогельвейде, один из величайших немецких поэтов высокого Средневековья, где-то в конце XII или начале XIII веков написал песню, в которой кристаллизуется связь липы с любовью:

Липа в гербарии Бока Kreuter Buch, 1546

Under der linden
an der heide,
dâ unser zweier bette was,
dâ mugt ir vinden
schône beide
gebrochen bluomen unde gras.
vor dem wald in einem tal,
tandaradei,
schône sanc diu nahtegal.

Под липой свежей,
У дубравы,
Где мы лежали с ним вдвоём,
Найдёте вы те же
Цветы и травы:
Лежат, примятые, ничком.
Подле опушки соловей –
Тандарадей!
Заливался все нежней! ^[12]

У Фогельвейде куртуазная песня о любви между девушкой низкого происхождения и знатным мужчиной, в «Зимнем пути» все наоборот.

Мы уже говорили о «Вертере» Гете – не менее знаменитой книге в немецкой литературе, чем «Юлия, или Новая Элоиза» во французской, – и помним, как Вертер лил слезы о своей возлюбленной, недоступной Шарлотте. Липы упоминаются у Гете в ключевые моменты. Вот Вертер расстался с Шарлоттой и её женихом Альбертом, с которым подружился, и, может быть, расстался навеки. Боль от того, что он видел ее с Альбертом, слишком сильна: «…я стоял и смотрел им вслед, потом бросился на траву, наплакался вволю, вскочил, выбежал на край террасы и увидел еще, как внизу в тени высоких лип мелькнуло у калитки ее белое платье; я протянул руки, и оно исчезло».

В отчаянии из-за неразделенной любви Вертер выстрелил себе в голову, но прошло ещё два часа, прежде чем он умер. Я еще ребёнком играл в постановке оперы Массне «Вертер» в Английском национальном оперном театре в 1977 году, и помню, как с детской жестокостью смеялся над кутерьмой, которую герой устраивает из своей смерти, продолжая петь до последнего. Он говорит Шарлотте, где желает быть погребённым: там, где «на дальнем краю кладбища со стороны поля растут две липы»[13].