Ночуют Вера и Ольга в огромном бараке с другими девушками, такими же растерянными, уставшими и грязными, как они. Барак пропах потом, пылью и дымом.
На седьмой вечер Вера находит укромное место в углу барака, они с сестрой забиваются туда на ночь и разжигают маленький костерок из хвороста. Этого скудного топлива едва ли хватит надолго, поэтому Вера торопливо кипятит для Ольги немного воды и дает ей попить. Водянистые щи, которые они съели на ужин, давно перестали заглушать голод, но ничего не поделаешь.
Рядом с ними, привалившись к скирде сена, тучная пожилая женщина таращится на грязные ногти – так, словно видит свои руки впервые. Ее полное, перепачканное лицо им незнакомо, но во взгляде есть что-то утешительное.
– Смотри, – говорит Ольга, – у меня кровь.
В голосе слышится отрешенное удивление, как будто больно не ей, а кому-то еще.
Вера берет руку сестры и рассматривает лопнувшие волдыри с запекшейся кровью.
– Нужно заматывать руки перед работой, я говорила.
– Сегодня за мной следили, – шепотом говорит Ольга, – Сладков и Приткин. Им явно известно про папу. Я волновалась и не заметила, как сползла повязка.
Вера мрачнеет. На этой неделе Ольга уже упоминала об этом, и Вера в который раз замечает, что в сестре что-то переменилось. Ольга избегает встречаться с ней взглядом. Несколько девушек уже умерли у них на глазах, и сама Ольга вчера на полдня потеряла слух из-за бомбы, упавшей в опасной близости.
Снаружи вдруг раздается вой сирены. Сначала они слышат лишь отдаленный гул самолетов, похожий на жужжание пчел. Постепенно звук нарастает, а вместе с ним закипает и беспокойство. Девушки в бараке мечутся, бросаются на пол, но бежать им особенно некуда.
Падают бомбы. Красно-желтые вспышки пламени видны через щели в дощатых стенах. Где-то кричат. Воздух становится серым от пыли. У Веры щиплет в глазах.
Ольга вздрагивает, но не двигается с места. Она уставилась на больную руку и методично сдирает омертвелые кусочки покрытой пузырями кожи. Раны от этого кровоточат еще сильнее.
– Перестань, – говорит Вера, перехватывая руку младшей сестры.
– Мед, – доносится вдруг чей-то голос.
Сперва это слово кажется Вере бессмыслицей, сейчас она способна распознавать только звуки бомбежки. Рядом кто-то плачет.
– Мед, – слышит Вера снова.
К ней подходит та пожилая женщина с перепачканным лицом. У ее губ, как бывает у заядлых курильщиц, пролегли глубокие складки морщин, а под запавшими глазами темно-фиолетовые мешки. Она достает из кармана юбки маленький пузырек.
– Намажь ее раны медом.