Зимний сад

Постепенно привыкаешь не замечать их. Вере трудно уложить это в голове, но так и есть. Чем сильнее ты голоден и чем больше замерз, тем хуже различаешь хоть что-то вокруг себя, и в конце концов в поле зрения остается только твоя семья.

До дома всего пара кварталов, но от боли в груди очень хочется остановиться. Она начинает грезить, как сядет вон на ту скамейку, откинется на спинку, закроет глаза. Возможно, кто-нибудь подойдет к ней и предложит чашку горячего, сладкого чая…

Она хрипло втягивает в легкие ледяной воздух, стараясь не замечать гложущую пустоту в животе. От таких-то грез люди и умирают. Садишься ненадолго передохнуть – и больше уже не встаешь. В Ленинграде это теперь обычное дело. Начинается все с легкого кашля или загноившегося пореза, а может, с обычной вялости, желания еще чуть-чуть полежать в кровати… А потом наступает смерть. В библиотеке каждый день кто-то не приходит на работу. Все понимают, что этих людей больше нет.

Еле переставляя ноги, Вера медленно пробирается сквозь сугробы, волоча за собой санки. Она была на Неве, в полутора километрах от дома, где набрала из проруби ведро воды. Возле дома она задерживается, переводя дух, и начинает долгий подъем на второй этаж. Ведро с водой, которое она привезла на санках, а сейчас несет в руках, обдает ее холодом.

В квартире тепло. Вера сразу замечает, что еще один стул пошел на топливо. Он лежит на кухонном полу вверх тормашками, двух ножек недостает, спинка разрублена. Теперь они не смогут сесть за стол все вместе, но разве это имеет значение? Есть все равно почти нечего.

Распластавшись на полу кухни в пальто и ботинках, Лева играет в войну с железными грузовичками. При появлении Веры он поднимает голову. На миг ей чудится, что она уходила из дома на месяц, а не на день. Она смотрит на его запавшие щеки, на его огромные на съежившемся личике глаза. Он даже не похож на ребенка.

– Ты принесла поесть? – спрашивает он.

– Принесла? – вторит Аня, встает с кровати и подходит к ней, кутаясь в одеяло.

– Сегодня дуранда, – говорит Вера.

Аня хмурится:

– Только не это.

Сердце у Веры болезненно сжимается. Она бы все отдала, чтобы принести им картошку, масло или гречку. Но приходится довольствоваться дурандой. Неважно, что прежде она шла на корм скоту, что на вкус все равно что опилки и разрубить ее можно лишь топором, настолько она жесткая. Они готовят из ее стружек оладьи, которые и в рот-то с трудом возьмешь. Но все же это хоть какая-то пища.