Сильвия красноречиво проигнорировала замечание.
– Нина, зона военных действий не место для скорбящего человека. Возможно, ты потеряла хватку как раз потому, что мысли твои не здесь.
– Ну да…
– Удачи, Нина. Серьезно.
– Спасибо.
Она оглядела обшарпанную темную комнату, позвоночником ощущая автоматные очереди, – и осознала, что очень устала от такой жизни, безмерно устала. Понятно, почему ее последние снимки такие паршивые. Она слишком утомлена и оттого не может сосредоточиться, а когда ей удается уснуть, то почти всегда просыпается, потому что ей приснился отец.
Душу грызли слова, сказанные папой перед смертью, – обещание, которое он с нее взял. Может, в этом-то и кроется проблема. Может, именно поэтому ей так сложно сосредоточиться.
Она не смогла сдержать слово.
Немудрено, что она потеряла чутье.
За ним надо ехать в «Белые ночи» – к женщине, которую она пообещала узнать поближе.
В первую неделю мая – немногим раньше, чем планировала сначала, – около семи утра Нина свернула в долину Уэнатчи. Кроме Каскадных гор, чьи зубцы все еще укрывал снег, здесь повсюду царила весна.
Питомник стоял в полном цвету, яблони, ряды которых тянулись на многие акры, радовали глаз бело-розовым кружевным нарядом. По дороге к дому Нина словно видела, как отец гордо ведет вдоль деревьев черноволосую девочку, а та засыпает его вопросами.
Она росла одновременно с этими деревцами – и постепенно узнавала, что ждать совсем не умеет, что садоводство не для нее и что дело всей папиной жизни она продолжить не сможет.
Подъехав к дому, Нина припарковала машину перед гаражом.
В питомнике у яблонь суетились рабочие, выискивая не то букашек, не то труху, не то что-нибудь еще.
Нина повесила на плечо сумку с камерой и направилась к дому. Зелень лужайки едва не щипала глаза яркостью, а вдоль забора и по обе стороны от дорожки белели россыпи цветов.
Войдя в дом, Нина включила в коридоре свет и, стаскивая ботинки, крикнула:
– Мама?
Не услышав ответа, прошла на кухню.
В доме пахло затхлостью и запустением. И на первом, и на втором этаже было одинаково безлюдно и тихо.
Нина старалась подавить досаду. Не стоило ждать, что мама и Мередит обязательно будут здесь, раз она решила не предупреждать их о приезде.
Она вернулась к арендованной машине и поехала к дому сестры. На перекрестке ей навстречу вырулил хорошо знакомый пикап.
Нина свернула на обочину.
Пикап притормозил и остановился рядом, из окна с опущенным стеклом на нее смотрел Джефф.
– Нина, привет. Вот это сюрприз.
– Ты же меня знаешь, путешествую вместе с ветром. Слушай, где мама?
Джефф покосился в зеркало заднего вида, будто проверяя, не следят ли за ним.
– Джефф? Что случилось?
– Мередит не говорила тебе?
– Что она должна была мне сказать?
Он наконец взглянул ей в глаза.
– У нее не было выбора.
– Джефф, – процедила Нина, – я понятия не имею, о чем ты. Где моя мать?
– В Парк-Вью.
– В доме престарелых?! Ты сейчас пошутил?
– Не руби с плеча, Нина. Мередит решила…
Нина завела двигатель, круто развернула машину, подняв фонтан брызг, и уехала. Меньше чем через двадцать минут она свернула на грунтовый подъезд к Парк-Вью. Взяв с пассажирского кресла тяжелый брезентовый кофр с камерой, пересекла парковку и вошла в здание.
Интерьер вестибюля был почти вызывающе жизнерадостным. Вдоль кремового потолка, точно светлячки, свисали в ряд люминесцентные лампочки. Слева располагалась комната ожидания с пестрыми стульями и стареньким телевизором. Напротив входной двери, за высокой стойкой, сидела женщина с тугим перманентом. Она оживленно болтала по телефону и постукивала выкрашенными в горошек ногтями по столешнице «под дерево».
– Говорю тебе, Марджин, она точно набрала вес…
– Извините, – сухо сказала Нина, – я ищу комнату Ани Уитсон. Я ее дочь.
– Комната сто сорок шесть. Налево, – ответила женщина и вернулась к телефонному разговору.
По обе стороны довольно широкого коридора тянулись двери, почти все были закрыты. Заглянув в несколько открытых, Нина увидела маленькие комнаты, вроде больничных палат, где на узких кроватях лежали старики. Она вспомнила, как они с отцом каждую неделю приезжали сюда навестить тетю Дору и как папа всей душой ненавидел это место.
Как Мередит могла так поступить? И как могла скрыть от нее?
Дойдя до комнаты сто сорок шесть, Нина уже кипела от ярости. Впервые со смерти отца в ней бушевало столь сильное чувство – и это было даже приятно.
Она резко постучала.
Услышав «Войдите», распахнула дверь.
Мать сидела в невзрачном кресле, обитом клетчатой тканью, и что-то вязала. Волосы нечесаные, одежда выбрана как попало, но голубые глаза сияли все так же ярко. Она подняла взгляд на Нину.
– Какого хрена ты здесь оказалась? – воскликнула та.
– Следи за языком.
– Ты должна быть дома.
– Думаешь? Без твоего отца?