Постукивая по столу ручкой, Нина принялась перечислять вслух все, что им было известно, и тут ее взгляд упал на блокнот с заметками.
Из-под блокнота торчал краешек конверта с письмом от профессора. Она достала письмо и перечитала его, стараясь вникнуть в каждое слово.
Мать знала, видела или пережила нечто важное – настолько важное, что этому посвятили научный проект.
Но что именно?
Большой террор? Сталинские репрессии? Может, мать была прима-балериной?..
Когда она произнесла его имя, в голове будто щелкнуло.
Ответ – в подписи.
Первую букву имени –
С колотящимся сердцем Нина придвинула к себе папку с русской надписью. Кажется, после первой «а» там пробел? Что, если это имя и фамилия? Нина отбросила слово после пробела и стала думать о первых четырех буквах.
Она поискала в интернете кириллический алфавит и нашла в нем буквы, которые стояли на папке.
Первое слово – это имя из сказки. Вера.
Остальные буквы складывались в слово «Петровна».
Нина почитала в интернете про русские имена. Сначала идет личное имя, затем отчество, то есть имя отца с добавлением суффикса, и, наконец, фамилия. На папке написаны имя и отчество: Вера Петровна, то есть Вера, дочь Петра.
Нина откинулась на спинку кресла. Она чувствовала прилив адреналина – как и всегда, когда удавалось найти зацепку. Значит, Вера – реальная личность. Достаточно реальная, чтобы подписать ее именем папку, и достаточно важная, чтобы двадцать лет эту папку хранить.
Конечно, это открытие не проливало свет на вопросы, они по-прежнему ничего не знают о матери, а продолжать искать в интернете, не зная фамилии, просто бессмысленно. Но, возможно, профессор зачем-то изучал биографию Веры и в этом письме просит их мать поделиться известными ей деталями. Конечно, все еще остается шанс, что мать – это и есть Вера. А может, Ольга. Но эту загадку придется разгадывать как-то иначе.
Василий Адамович знал, что между их матерью и Верой есть какая-то связь, и его исследование тоже явно имеет к этому отношение.
Придя к такой мысли, Нина составила план.
Глава 17
В пять сорок семь прозвонил будильник, и Мередит отправилась на пробежку. Собаки, соперничая за ее внимание, неслись рядом.
К семи часам она уже была в питомнике и вместе со старшим садовником обходила ряды деревьев: они проверили, как поспевают плоды, обсудили последствия заморозков и упаковочные мешочки, в которые будут помещены яблоки. В десять утра она сидела за своим столом и изучала прогнозы на урожай.
Но из головы у Мередит не шла сказка матери.
Эта идея наливалась и постепенно созревала, как молодое яблоко. То, что знакомый с детства сюжет, которому она не придавала никакого значения, вдруг оказался по-настоящему важным, выглядело нереальным. Все равно что обнаружить: безымянная картина, висящая над камином, – это неизвестная работа Ван Гога.
Однако дело обстояло именно так. В детстве она слушала эту сказку, не задавая никаких вопросов и не особо в нее вникая, – но, наверное, все дети относятся к семейным рассказам похожим образом: чем чаще их слышишь, тем меньше о них задумываешься.
Мередит отложила отчеты и включила компьютер. Весь следующий час она вбивала в поисковую строку все, что могла придумать: Ленинград, Сталин, Вера и Ольга, Фонтанка, Большой террор, Медный всадник. Ничего толкового она так и не нашла – лишь новые подтверждения, что действие сказки происходит в реальных декорациях.
Зато она отыскала длинный список публикаций Василия Адамовича. Он изучил едва ли не все вехи советской истории – Октябрьская революция, расстрел царской семьи, приход к власти Сталина, террор 1930-х, нападение Гитлера, война и победа в ней, смерть Сталина, холодная война, Чернобыль. Казалось, он написал про все, что только успели пережить русские в двадцатом столетии.
– Да уж, очень полезно, – пробормотала Мередит, постукивая по столу ручкой.
Она добавила к имени профессора слово «пенсия», и одна из ссылок неожиданно привела ее к газетной статье.