Зимний солдат

Потом набрали скорость. Напротив дети лузгали семечки, аккуратно сплевывая шелуху в жестянку, которую передавали друг другу. Теперь солнце было высоко, оно согревало окно янтарным свечением. Ему пришлось прищуриться, чтобы смотреть на убегающий пейзаж. Мальчишки играли возле путей, делали вид, что целятся в проезжающие вагоны, потом драматически изображали, что их подстрелили. Проезжая Дойч-Ваграм, он вспомнил давнюю поездку с отцом и двумя братьями: они ездили посмотреть на место наполеоновского сражения. Всплыло воспоминание, как братья ищут на поле кости и пули. Отец смотрел куда-то на горизонт в бинокль, а обгоревший на солнце Люциуш держал «Правила боевого порядка», как маленький флигель-адъютант.

Отец говорил: Представляешь? Тела, лошади. Здесь лежали трупы, везде, сколько видит глаз. Но нет, тогда Люциуш не мог этого вообразить.

У реки Мархи железная дорога повернула к северу, оставляя позади пойму, и они стали подниматься выше.

В полдень они достигли границы. В Бржецлаве, который раньше был Лунденбургом, поезд наводнила полиция Чехословакии в старой габсбургской униформе, но имперские знаки отличия были содраны с эполет. В них было что-то ненастоящее, как будто это имперские офицеры, изображающие офицеров свободной Чехословакии. Они остановились у их купе, собрали паспорта пассажиров, хотя ни пассажиры, ни сами полицейские, казалось, не знали, зачем они это делают. Люциуш мимоходом подумал об отцовском револьвере, который находился в ранце на багажной полке над его головой, вспомнил истории об ополченцах, о переходе на другую сторону, задался вопросом, что подумают полицейские.

Но они не проверили.

За городом поля сменились лесом. Снова показалась река Марха – теперь Морава, – темно-синяя, по берегам испещренная маленькими поселениями. Где-то вдалеке виднелись баржи. Напротив него молодой человек и его беременная жена развернули пахучий бутерброд с яйцом и луком. Эта домашняя сцена казалась почти нереальной – ведь всего через несколько часов они въедут на территорию, развороченную войной; но в тепле он и сам вскоре почувствовал, что его клонит в сон.

Уже настал вечер, когда они пересекли Одер; была ночь, когда поезд достиг Богумина.

На вокзале Богумина ему сказали, что поезд на Львов будет рано утром.

Люциуш отправился искать ночлег. Было жарко, воздух казался тяжелым от дыма фабрик, расположенных по бокам дороги. Здания как будто покрыты масляной пленкой, вокруг сновали торговцы с тележками груш или лука, пара тощих кляч мотали головами у бакалейной лавки. Повсюду попрошайки; каких-то семь месяцев независимости, но во всем уже чувствовался дух приграничного города, ощущение, что все оказались здесь случайно и застряли, как мусор, скопившийся в углу.

Заморосил дождь, от улиц исходило зловонное дыхание. На вокзале ему подсказали название отеля – солидного имперского здания недалеко от главной улицы, с толстым красным ковром на ступеньках, ведущих к стойке портье. За стойкой сидела дородная женщина в платье, напоминающем черную ночную сорочку, выкроенную из траурного одеяния. Дряблые обнаженные руки, красное лицо, затрудненное, хриплое дыхание. Она выдала ему ключ от номера.

Спал он урывками. Стены были оклеены кроваво-красными обоями, которые висели клочьями, на прикроватной тумбочке чадила свеча, закрепленная собственным воском. Простыни были старые и грязные, он дважды включал свет, чтобы их осмотреть, в уверенности, что они кишат вшами. Но вшей не было. Просто разыгралось воображение, говорил он себе, пытаясь найти комическую сторону в своей панике. Как только вы почувствуете Ее, пан доктор, вам уже не будет спасения.

Около полуночи он пробудился от неглубокого сна. Из коридора доносился шум: хлопали двери, раздавался чей-то командный голос; Люциуш приготовился к тому, что кто-то сейчас ворвется в его комнату. Потом он услышал плач. Рыдания усиливались и стали такими громкими и отчаянными, что он вскочил и бросился к двери, думая, что кто-то рожает или умирает прямо тут. Но все стихло. Было уже четыре утра. Больше он не уснул.

Вернувшись на вокзал, он отправился на платформу, откуда поезда отбывали на восток. Даже при дистанции в двести шагов, которые отделяли восточное и южное направление, разница была ощутимой. Все больше людей, говорящих по-польски, больше деталей галицийского костюма: жилетки, вышитые блузы, несколько женщин в национальных головных уборах. Нетрудно было вообразить среди них Маргарету. Он приближался к ней. Или, по крайней мере, к месту, где можно начать поиски.

На платформе он узнал, что поезд на Львов задержали, потому что на бреславской линии меняют колею. Он купил у разносчика кусок черствого пирога и чашку цикория, который рекламировался как кофе.

Пришел поезд.